— Это когда было? Осенью семьдесят девятого? — спросила Кэтрин.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Боже, — сказал я, — прошло всего полтора года. А кажется, что это было так давно. — Я помолчал, думая о том, как мало времени прошло с тех пор, как они умерли. — Я вернулся туда в начале августа. Через полтора месяца она умерла.

— Так что случилось, когда ты вернулся из колледжа?

Я посмотрел на Кэтрин и узнал в выражении ее лица что-то очень знакомое, очень близкое мне. Возможно, это было отражением ее воспоминаний, памяти о прошлом, которое было похоже на мое.

— Почему ты хочешь узнать это? — спросил я.

— Я хочу знать это не больше, чем что-то другое. Это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил. — Она попыталась улыбнуться. — Ну, черт, я не могу утверждать, что это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил, но о подобных вещах обычно говорят свободно и охотно. Родители — это одна из тех тем, которые люди, как правило, не обходят стороной. Также это касается того, откуда они родом, в какую школу ходили, но в твоем случае все не так. — Она отвернулась и, помолчав, сказала: — Расскажи, что случилось, когда ты вернулся из колледжа.

— Я помогал ему в подвале, в столярной мастерской.

— Что ты делал?

— Я полировал куски дерева.

— Он…

— Он заставил меня очищать и полировать небольшие куски дерева. Красное дерево, тиковое дерево, черный орех. Все разной формы и с разными свойствами. Каждый день мы несколько часов сидели и занимались этим.

— Зачем?

— Ты знаешь что-нибудь об орхидеях?

Кэтрин покачала головой.

— Моя мать любила орхидеи. Она хотела построить теплицу и выращивать орхидеи. Одна разновидность орхидей нравилась ей больше всего. Я не помню, как она называлась, но цветок напоминал лицо ребенка. Мой отец создал изображение этого цветка из кусочков дерева и поместил его в центре крышки ее гроба.

Я посмотрел на Кэтрин.

Ее улыбка померкла.

— Отец заставил тебя помочь ему сделать ее гроб?

— Да. Он был плотником и не хотел, чтобы гроб делал кто-то другой.

— И ты не знал, что происходит?

— Поначалу нет. Сначала я думал, что он делает дверь для шкафчика или еще для чего-то, но когда мы закончили орхидею и он поместил ее в центре этого… Боже, Кэтрин, ты даже не представляешь… Он рассказал, что делать дальше, и, пока он был наверху с матерью, я работал в подвале. Меня удивлял размер этой штуки. Она была такой большой. Я сначала не понимал, для чего это нужно…

Я почувствовал, как внутри все сжалось, паника захлестнула меня. Мне нужно было передохнуть, остановиться на секунду, собраться с мыслями, сохранить хотя бы подобие объективного взгляда на вещи.

— Он… он строил гроб для двоих, — тихо сказал я.

— Что?

— Для двоих. Он строил гроб для двоих. Поздно ночью в четверг тринадцатого сентября он пошел в комнату матери, взял шприц и наполнил его морфием. Он сделал матери укол и лег рядом. И так лежал, пока она не умерла. Он одел ее в подвенечное платье, отнес в подвал и положил в гроб. Он просидел там несколько часов, а потом надел свой свадебный костюм, принял лошадиную дозу морфия, улегся рядом с матерью, накрыл гроб крышкой и умер…

Кэтрин, раскрыв рот, огромными глазами смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Когда она наконец заговорила, я знал наверняка, что она скажет.

— Нет, — сказал я. — Я понял, что произошло лишь спустя пять-шесть часов. Я подумал, что он забрал ее куда-то. Я решил, что он сдался и отвез ее в больницу, но пикап стоял возле дома, а его пальто, ботинки, одежда лежали там, где он их оставил вечером. Потом я пошел в подвал и лишь спустя какое-то время заметил, что гроб накрыт крышкой. Я вспомнил все те дни, что трудился над этой штукой, как каждый раз, когда я задавал вопросы, отец отмалчивался и лишь твердил, что я должен ему помочь… говорил, что ради матери я должен ему помочь… — Я закрыл глаза.

— Боже! — воскликнула Кэтрин. — Это худшее… Нет, боже, я не это имела в виду! Черт, Джон, я не знаю, что я имела в виду…

Я не шевельнулся. Так и сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Я гадал, смогу ли когда-нибудь удалить из памяти это воспоминание: родители лежат рядом в гробу, отец держит мать за руку, его голова повернута к ней, на его губах застыла странная, почти блаженная улыбка, в воздухе витает запах камфары от его костюма, а еще пахнет деревом и лаком, краской и воском… Интересно, смогу я когда-нибудь думать о родителях так, чтобы в памяти не возникали их лица с застывшими улыбками. Никто больше не мог им помешать, отвлечь друг от друга, побеспокоить.

— Что ты сделал? — спросила Кэтрин.

Ее голос заставил меня вздрогнуть. Я чувствовал, что глаза у меня сухие, хотя мне хотелось плакать. Я не плакал — ни тогда, ни когда-либо после. В тот момент мне тоже не хотелось плакать. Я хотел вести себя сдержанно, отстраненно. Умирающая женщина. Убитый горем муж. Решение. Вот и все. Мне оставалось только догадываться, через что пришлось пройти отцу. Позже, вспоминая эти события, я понял, что все было предопределено. Вопрос был лишь в том, когда это случится. Отец сохранял матери жизнь до тех пор, пока все не устроил. И я ему помог. Я пытался вспоминать об этом по-другому. Не с горечью и недоумением, а с благодарностью. За те недели, работая вместе в подвале, мы сблизились больше, чем когда-либо прежде. Я лучше узнал моего отца. Я увидел, что он хороший человек, человек с принципами и этикой, человек несгибаемой воли. Мне хотелось верить, что я унаследовал хоть какие-то его черты. Я хотел, чтобы хотя бы частица отца осталась со мной.

— Что ты сделал, Джон?

— Я подождал. У меня все это не укладывалось в голове, но я попытался понять решение отца. Потом я пошел наверх и вызвал местного доктора. Он приехал с полицейским и коронером, и они увезли меня с собой.

Я на секунду замолчал. Я снова видел, как стою в коридоре, потом спускаюсь в подвал. Там люди. Я, доктор, полицейский и коронер.

— Чтобы поднять отца наверх, им пришлось вынуть его из гроба. Я помню, как поднялась рука матери, когда они пытались вытащить отца. Он держал ее за руку, понимаешь? Держал крепко, да так и окоченел. Когда они поняли, что придется как-то разогнуть его пальцы, они отослали меня наверх.

Я видел, как постепенно меняется выражение лица Кэтрин.

— Они подумали, что если я увижу, как полицейский и доктор пытаются вырвать руку моей матери из ладони отца, то могу огорчиться. Но я не хотел уходить. Я решил остаться. Я понимал, что вижу их в последний раз, и не хотел упустить этой возможности. Им удалось разделить их. Я молча стоял и смотрел, как они с трудом вытащили тело отца из гроба. Лестница была узкая. Пиджак отца зацепился за гвоздь, и я подумал, что они его уронят.