сказала Биргит, сжав руку Лотты. – Так близко. Всего в нескольких минутах.

Несколько минут. Вот всё, что им осталось пережить. Лотта кивнула и слабо улыбнулась.

Они молча ехали дальше, а потом Карл свернул с дороги. Капот уткнулся в сугроб. Выбравшись из машины, Лотта поразилась тому, как тихо и спокойно было вокруг – лунный свет блестел на затвердевшей снежной корке, белое полотно тянулось вдаль, во тьму. Как, Боже правый, Франц сможет перебраться через эти горы?

Он, по всей видимости, тоже задавался тем же вопросом, потому что наклонил голову и обвёл горы взглядом, полным решимости и отчаяния.

– Храни тебя Господь, Франц, – прошептала Биргит. – Ты будешь нам писать, когда сможешь?

– Да, когда смогу.

Он обнял сестёр по очереди. Карл ждал, скрестив руки и нетерпеливо притопывая ногой. Было очевидно, что ему не терпится от них избавиться.

Забросив рюкзак на плечо, Франц побрёл в направлении раскинутых перед ними гор. Глубокий снег хрустел под его ботинками. Узел, сдавливавший желудок Лотты, чуть ослабел. Они это сделали. Они правда это сделали.

Внезапно тишину разорвал шум мотора. Франц обернулся, окинул их ошарашенным взглядом и рванул вперёд так быстро, как только мог. Лотта и Биргит стояли, не шевелясь. Карл заслонил глаза ладонью от резкого света фар.

Лотта услышала, как хлопнула дверь машины, как залаяли собаки, а потом яркий свет фонаря высветил её фигуру. Она резко заморгала и съёжилась, весь воздух разом покинул её лёгкие, когда она услышала грубый, уверенный приказ:

– Хальт! [19]

Глава двадцать третья

Иоганна

Зальцбург, январь 1942

Пять дней – и ни слова.

Иоганна велела себе не паниковать. Несколько дней явно ушло, чтобы только добраться до Ладиса, а на почту и в лучшие времена нельзя было очень уж полагаться. Может быть, Франц уже благополучно добрался до Швейцарии – она представила, как он потягивает кофе в кафе Женевы или Цюриха у окна с видом на озеро или горы – а сёстры решили погостить у тёти в деревянном фермерском домике в горах. Никакая опасность им не грозит, она просто ещё не знает, что всё хорошо. Письмо скоро придёт. Оно не может не прийти.

Она продолжала каждый день ходить на работу, печатала письма, и стенографировала, и старалась казаться спокойной. Поздними вечерами возвращалась, вдыхая воздух, горький от холода, в дом на Гетрайдегассе, теперь совсем опустевший. Она закрыла магазин, потому что отец, конечно, не мог больше работать, и заколотила окна. Вид пыльного и пустого магазина окончательно её расстроил. Это ощущалось как смерть – потому что жизнь, привычная и дорогая, прекратилась, а может быть, закончилась навсегда.

Вечера стали такими же мучительно тихими; они с матерью молча готовили ужин, молча ели, и это мрачное молчание их объединяло. По вечерам слушали радио, но выключали, когда начинались новости, потому что сводки в последнее время расстраивали отца, и он заламывал руки и вздыхал, что надрывало Иоганне сердце.

Иногда он задавал вопросы, печалившие её ещё больше: «Что случилось с Францем?» или «Куда же подевалась Биргит?». Она старалась как можно спокойнее и жизнерадостнее отвечать, что и Франц, и Биргит ненадолго уехали.

– Уехали? – Манфред морщил лоб, обеспокоенно всматривался в лицо дочери. – Куда же они уехали?

– В безопасное место, папа. Не беспокойся.

– Так лучше, – однажды очень тихо сказала мать, глядя, как отец листает книгу, не в силах понять смысл слов. – Ты понимаешь, почему.

Иоганна ничего не ответила, только кивнула. Да, хорошо, что отец не знал, какие опасности могли их подстерегать – или может быть, уже настигли. Мысль о том, что Лотта, и Биргит, и Франц… нет, всё должно было обойтись. Не могло не обойтись.

Но и следующая неделя ничего не изменила, и Иоганна, не в силах больше вынести этого ужасающего молчания, решила сама отправиться на поиски ответов.

В субботу она отправилась в аббатство Ноннберг. Шёл сильный снег, и она, низко опустив голову, чтобы защититься от ледяных хлопьев, надеялась, что не попадётся в ловушку. Она понятия не имела, что случилось с монахинями после ареста Кунигунды; она ничего об этом не слышала. Может быть, ничего и не случилось, а может быть, все они были арестованы. И то и другое представлялось возможным.

У женщины, которая подошла к двери, когда Иоганна позвонила в колокольчик, вид был хмурый и вместе с тем подозрительный.

– Я хотела бы видеть настоятельницу, – твёрдо сказала Иоганна. – Это связано с моей сестрой, Лоттой Эдер… то есть сестрой Марией Иосиф, – быстро поправилась она.

– Сейчас посмотрю, может ли она вас принять, – ответила монахиня и оставила Иоганну ждать на холоде. Несколько минут спустя её проводили в маленькую келью, обставленную весьма по-спартански. Увидев Иоганну, настоятельница улыбнулась.

– Фройляйн Эдер.

– Я до сих пор не получила новостей от сестёр, – выпалила Иоганна, слишком измученная и обеспокоенная, чтобы обмениваться любезностями. – Ни от одной, ни от другой, и Франц тоже молчит. Вы знаете, где они? Знаете, что с ними случилось?

С тем же раздражающе спокойным выражением лица настоятельница ответила:

– Я знаю так же мало, как вы, фройляйн Эдер. Но они в руках Господа.

– Господа… – язвительно повторила Иоганна. В этот момент она верила в Бога так же мало, как Франц.

– Да, Господа. В такие времена мы должны полагаться только на Него.

– В такие времена? – Как ни старалась Иоганна скрыть свои чувства, её нижняя губа презрительно изогнулась. – Вам тут всем, по-моему, очень уютно. – Она понимала, что говорит слишком грубо, но ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, она сейчас взорвётся от страха и ужаса, закричит, вопьётся ногтями себе в кожу, чтобы ослабить чудовищное напряжение внутри неё. – Непохоже, чтобы арест сестры Кунигунды очень на вас повлиял.

Лицо настоятельницы на миг помрачнело.

– Сестра Кунигунда три дня назад была приговорена к смертной казни за участие в Сопротивлении, – сказала она так тихо, что Иоганне пришлось напрячься, чтобы расслышать. – Но допрос её не сломил. Она, насколько мне известно, не сказала ни слова.

– К смертной казни… – Внезапно ноги Иоганны задрожали, и она рухнула на стул перед столом настоятельницы, уронила голову на руки. В глазах затуманилось, она с трудом могла вдохнуть.

– Дышите, – мягко