Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я до сих пор не оправился от изумления, что смог так легко повлиять на столь огромную часть армии. Немного успокоившись, бароны в большинстве своем признались, что на самом деле не собирались дезертировать. Они дали клятву мессиру Бонифацию, и, хотя тот вызывал у них нарекания, он все же оставался предводителем армии, которую им не хотелось покидать. Но вот уже второй раз они отклоняются от первоначального курса, и потому нужно преподать вожаку урок.
В то же время они сами держали в подчинении людей и потому не находили нужным публично оказывать сопротивление предводителю, чтобы их вассалы не восприняли это как пример. Они хотели получить результат, но без риска, как часто бывает у господ. (Воздержусь от нескольких замечаний, отпущенных бриттом, по поводу таких людей. Пишу дальше только для того, чтобы он подумал, будто я перевожу его речи под диктовку на германский. БОЛВАНЫ Он глядит через мое плечо, поэтому я должен ТРУСЛИВЫЕ ТУПИЦЫ включать ругательства, которым он научился у моих слуг. Иначе никогда ЛИЦЕМЕРНЫЕ МЕРЗАВЦЫ не отделаюсь от него, если просто откажусь ШЛЮШЬЕ ОТРОДЬЕ записать его слова.)
Как только ливень перешел в моросящий дождик, я сел на лошадь и поехал назад к немногочисленному отряду, оставшемуся от первоначальной армии, чтобы уговорить нескольких вельмож, которые пока не решились уйти. Надеялся, что если вся армия придет к соглашению по поводу одной беды — царевича Алексея, то мессиру Бонифацию придется подчиниться и армия не пострадает.
Каждый день оставшейся жизни буду с изумлением вспоминать тот дождливый вечер на Керкире. Как получилось, что я попытался расстроить планы своего господина? Мессир Бонифаций тоже удивлялся по этому поводу. Но помимо этого, мой повелитель раздумывал, как лучше всего расстроить планы того, кто расстраивает его планы.
На подступах к лагерю поджидали четыре вооруженных всадника в ливреях слуг маркиза. Они с криками окружили меня, нацелив копья. Один из них спешился и грубо схватил поводья Саммы. Меня стянули с седла, связали, заткнули рот кляпом и отволокли в шатер мессира Бонифация.
Внизу, на равнине, дождь поредел. Для нас с Джамилей, сидевших на склоне горы, он шел по-прежнему сильно, хотя, если бы мы дошли до вершины, наверное, было бы хуже. Ночь мы провели ужасно. Оливковое дерево раскинуло свои ветви достаточно широко, чтобы расстелить на них одеяло. Под этой «крышей» мы раскатали по уже промокшей земле циновку и уселись на ней рядышком, не имея возможности развести огонь и согреться. Подкрепились из припасов Джамили, в основном галетами, поскольку я убежал, не захватив с собой ничего, кроме плаща. На нас буквально не было сухой нитки, и хотя мы не страдали от холода, но тепла и комфорта тоже не ощущали. Последний раз дождь в этих краях шел месяца два назад, и вода первые несколько часов скапливалась в лужицы, не просачиваясь сквозь верхний слой почвы. Примерно через час после захода солнца взошла луна, но из-за сплошного ливня толку от ее света не было никакого.
— Что ж, довольно уютно, — заметила Джамиля, стуча зубами, когда я сел рядом и обнял ее, чтобы сохранить тепло. — Именно в такую минуту, если верить рыцарским балладам, полагается схватить женщину и насладиться ею.
Я быстро потер руки, разогревая их, и попытался сыграть мелодию любимого нами обоими Серкамона,[25] казавшуюся в тот момент самой подходящей: «Бодрствую или сплю, я стучу зубами и дрожу». Мы оба промокли до нитки. Я касался желанной женщины, но, как ни смешно, нам было не до интима. Мне захотелось пойти другим путем:
— Пока ты зависишь от меня, я не могу так поступить. Не хочу пользоваться этой зависимостью.
Джамиля рассмеялась.
— Кто из нас принес одеяло, которое теперь служит нам крышей? Или циновку, на которой мы сидим? Или провизию? Кто из нас знает греческий, чтобы переговорить завтра с местными, когда небо очистится и мы отыщем подходящий кров? Так кто от кого зависит? — Она повернула ко мне голову и улыбнулась, причем ее улыбка сотворила со мной жуткие вещи, хоть и было темно. — Но не волнуйся, со мной ты в безопасности, я бы никогда не воспользовалась преимуществом перед бедным, зависимым бродягой.
Так, просидев всю ночь под моей накидкой, мы то дремали, то просыпались, пока не взошло солнце. Начался яркий и ясный день, и, словно в насмешку, просохло все, кроме матери-земли и нас обоих. Джамиля проснулась первой и осторожно толкнула меня локтем в тот момент, когда я погрузился в самую сладкую предрассветную дремоту, тяжело привалившись головой к ее спине. Тела у нас затекли, но было очень холодно и мокро, чтобы сбросить накидку и потянуться.
Найти сухой хворост для костра не представлялось возможным, даже если бы у нас было чем его разжечь. Оставшиеся галеты, несмотря на все наши усилия, намокли за ночь. Покрывало на голове Джамили было настолько мокрым, что она стянула его, выжала и перебросила через ветку, чтобы оно просохло, хотя утренние лучи были все еще слабы.
— Если не хочешь отправиться в Константинополь, — сказал я, стараясь говорить весело, — поехали со мной в Англию. Хочу исполнить свой долг.
— Зачем? Чтобы похоронить тебя? Я уже и так слишком многих похоронила за свою жизнь.
На этом наша утренняя болтовня и закончилась.
Мы поели отсыревших галет, кое-как привели себя в порядок и стали думать, что делать с циновкой и одеялом — грязными и мокрыми. Решили оставить их в поле, рядом с дорогой: если не найдем поблизости никакого жилья, то вернемся и заберем. Наверняка к тому времени они высохнут.
— Куда в таком случае направимся? — наконец спросил я. — Если не в Англию?
Джамиля пожала плечами.
— На западном берегу должны быть корабли, держащие курс на Италию.
— Ты ведь не собираешься вернуться к Барцицце?
— Конечно нет, — ответила она. — Я подумывала насчет Генуи. — Последовала пауза. — Ты, конечно, можешь поехать со мной, но не могу гарантировать тебе теплого приема, поскольку ты не иудей.
— Готов рискнуть.
С этими словами я поймал ее запястье и увидел, как она улыбнулась, робко и с надеждой. Мы шагнули друг к другу, и наши мокрые одежды прилипли друг к другу.
— Ты уверен? — спросила Джамиля и слегка повернула запястье вверх, словно сдаваясь на мою милость.
Ее мокрые волосы рассыпались по плечам, а сырая рубаха облепила тело, подчеркнув грудь и бедра. Она вдруг показалась мне похожей на языческую богиню плотской любви — неожиданная, но весьма привлекательная черточка в списке тех качеств, что мне в ней нравились.
— Конечно, уверен. Меня никто и нигде не ждет. И у меня нет никаких дел.
Улыбка на ее лице померкла, она взглянула на мою руку и выдернула запястье.
— У меня тоже, — сказала Джамиля. — И я не собираюсь тебя обременять своими проблемами.
— Я тоже не хочу тебя обременять.
