Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что случилось? — спросил Александр.
— Это девочка, — тихо сказала я.
Марцелл помрачнел.
— Калека?
— Нет. Но Поллион хотел сына. Он приказал унести малышку из дома.
— Точно подкидыша? — вскрикнул юноша.
Я кивнула.
Октавия поднялась со своей кушетки и, пересев к нам, спросила вполголоса:
— Где Горация?
Я поведала всю историю, даже последнюю часть, касающуюся Молочной колонны и двухсот денариев. К концу рассказа лицо собеседницы будто бы окаменело.
— И что теперь ее ждет? — вырвалось у меня.
— Горацию или девочку?
— Обеих.
Октавия тяжело вздохнула.
— Если выживут, значит, будут терзаться ужасной тоской до самой смерти.
Вернувшись за столик Октавиана, сидевшего вместе с Ливией и Терентиллой, она зашептала ему на ухо. Цезарь взглянул на меня и поднялся с места.
— Что такое? — воскликнул Поллион. — Еще даже не подали сладкого!
— Говорят, у тебя ребенок родился, — процедил Октавиан. — Было бы грубостью с нашей стороны задержаться в доме, когда твое место — рядом с женой.
Тот беззвучно, по-рыбьи, захлопал жирными губами.
— Марцелл, иди за Юлией, — отрывисто приказал Цезарь.
Поллион растерянно огляделся.
— Это бабьи дела, кого они могут касаться, тем более в праздник?
— Судьба детей Рима касается каждого, — холодно ответил Октавиан. — Даже таких глупцов, как ты.
В триклинии оставалось несколько дюжин гостей, но все, кто явился в обществе Цезаря, собрались уходить.
— Мои поздравления, — проговорил Агриппа, не ведая о трагедии, разыгравшейся наверху.
Лицо хозяина приобрело оттенок непропеченного теста. Провожая нас через атрий к повозкам, он посетовал:
— Может, не стоит? Лучше бы вам остаться на ночь!
Октавия повернулась к нему и тихо ответила:
— Думаю, твоя дочь тоже была не против остаться на ночь. Когда начнешь дрожать — вспомни, как морозно сейчас на свалке.
На обратном пути к Палатину я все представляла себе, как дочка Горации замерзает у подножия Молочной колонны, в то время как остальные римляне попивают вино у трескучих жаровен и едят жаркое. А ведь когда все гости разойдутся, Поллион, чего доброго, заберется под теплое одеяло и потребует от жены знаков внимания, не замечая, как сквозь перевязь на груди сочится молоко… От этой мысли меня передернуло. Юлия тихо плакала, а Марцелл с Александром обменивались печальными взглядами.
По возвращении на виллу Юба, извинившись, покинул нас; Агриппа с Октавианом остались, и мы устроились в натопленной библиотеке, среди столов, накрытых чертежами Витрувия. Все долго молчали. Наконец Юлия подала голос:
— Может, основать сиротский приют? — спросила она.
Гревшийся возле жаровни Марцелл изумленно поднял глаза. Мы с братом переглянулись.
— Матери оставляли бы там нежеланных детей для усыновления кем-нибудь из граждан или вольноотпущенников, — продолжала девушка. — Селена уже рисует планы такого приюта.
— И в чем тут польза для Рима? — важно осведомился Цезарь.
— Мы спасали бы жизни, — вскинулась Юлия. — Жизни римлян.
— И увеличили бы число голодных ртов, ожидающих нашей подачки, — вмешалась Ливия.
— Нет, если найдутся усыновители!
— Кому это нужно? — фыркнула жена Октавиана. — Бесплодная женщина всегда может взять отпрыска у рабыни; ни к чему ей грязный подкидыш.
Октавия содрогнулась.
— Грязный? Малыш Горации?
— Откуда ты знаешь? Ты его видела? Уродец какой-нибудь…
— Девочка совершенно здорова! — воскликнула Юлия. — Я была там, и Селена тоже. — Она повернулась к отцу. — Если бы в городе был приют…
— Это слишком дорого, — перебил ее Цезарь. — Для подобных случаев есть Молочная колонна, плебеи довольны. Достаточно и того, что мы платим кормилицам.
— Но большинство младенцев умирают! — выкрикнула девушка.
— Такова воля богов.
Юлия бросила на меня взгляд, однако я сочла за лучшее промолчать..
— Ты достаточно делаешь для этих людей, — успокоила мужа Ливия. — Бесплатный хлеб, бесплатные бани, пожарные когорты, даже борьба с преступностью в Субуре. Что еще?
— Все, что в наших силах, — вмешалась Октавия.
— А может, тебе самой основать приют? — усмехнулась ее невестка.
— Так и сделаю, если брат разрешит.
Все посмотрели на Октавиана, трясущегося, словно в ознобе, хотя в библиотеке было натоплено.
— Жена права. Я и так достаточно делаю.
У Юлии заблестели глаза, и Марцелл нежно погладил ее коленку.
— А дочка Горации? — прошептала девушка.
— Девчонка, — пожал плечами Цезарь. — Неудачное начало праздников. Но я намерен завершить вечер хорошей новостью.
Трудно было даже представить себе, что за новость может рассеять собравшиеся тучи. Октавиан подал знак Агриппе, и тот объявил:
— Я женюсь.
Юлия ахнула. По-моему, она опасалась, не назовут ли ее невестой.
— На ком? — осмелилась выговорить девушка.
— На моей дочери, Клавдии, — пояснила Октавия.
— На моей сестре? — воскликнул Марцелл, изумленно глядя на мать. — Почему я не знал?
— Что ж, — чинно произнесла сестра Цезаря, — теперь знаешь.
Остаток праздников Юлия разыскивала дочку Горации у злополучной колонны. Семь дней подряд, преодолевая ветер и снег, поддерживая друг друга на скользкой мостовой, мы бродили по безлюдным улицам в сопровождении Юбы и преторианца, освещавших дорогу бронзовыми фонарями. На восьмой день Галлия пожелала знать, как девушка собирается поступить с младенцем.
— Возьму домой!
— Что? На виллу отца? — спросил Марцелл. — Юлия, будь благоразумна. Ее уже кто-то взял.
— Да, но кто?
Крик девушки отозвался эхом от мерзлых стен.
По случаю последнего дня сатурналий торговая площадь была закрыта, все разумные люди сидели дома, у раскаленных жаровен, попивая вино в ожидании жареного ягненка.
— Наверное, какой-нибудь добрый гражданин Рима, — предположил Александр.
— А если владелец грязного лупанария?
— Мы этого уже не узнаем, — подал голос нумидиец. — Теперь ее не вернуть.
Юлия молча уставилась на Молочную колонну, у подножья которой тысячи женщин вот уже много лет оставляли своих детей. Вокруг царило молчание.