— Кажется, будет дождь, — заметил Юба.

Мы проследовали за ним к ожидавшей повозке. На обратном пути дочь Цезаря продолжала думать о том пире у Поллиона.

— Надо было забрать Гайю у повитухи.

— И что бы ты делала дальше, хозяйка?

— Нашла бы малышке семью!

— Какую? — спросил Марцелл. — Где?

Девушка посмотрела на нумидийца.

— Что с ней будет, по-твоему?

Я поняла, почему она обратилась именно к нему. В нашей повозке Юба единственный мог приблизиться к истине. — Ее нашел и взял к себе какой-нибудь вольноотпущенник.

— Откуда ты знаешь?

— Патриции не живут возле рынка. И не гуляют в подобных местах вечерами, боясь огласки.

— А если этот вольноотпущенник — владелец лупанария?

— Тебе не кажется, что такие люди скорее отметят праздники в теплом доме, чем будут расхаживать по пустынной площади, разыскивая подкидышей, которых здесь предостаточно и в любой другой день?

Это немного утешило Юлию. Но даже на следующий день, когда сестра Цезаря устроила праздник по случаю нашего с Александром дня рождения (нам исполнялось двенадцать), девушка по-прежнему пребывала в тихой задумчивости.

— Может, зайдешь ко мне завтра? — любезно спросила Октавия. — Перед свадьбой столько хлопот!

Юлия подняла глаза. Она сидела возле потрескивающей жаровни, в которой тлели коричные палочки, наполняя триклиний благоуханием.

— Разве у вас нет рабов?

— Им достанется самое скучное. Уборка, кухня… А кто поможет мне с туникой и вуалью? Дочери возвращаются из Помпей уже через две недели — и сразу свадьба.

И потянулся унылый месяц январь. Фонтаны все так же были скованы льдом, Октавиан вечно кутался в меха, а Юлия помогала Октавии; теперь каждый день по дороге в школу и обратно она только и говорила о том, какие будут на Клавдии драгоценности, как украсят ее сандалии и повозку. Я полюбопытствовала, почему старшие дочери Октавии живут далеко. Собеседница отчего-то замялась, глядя на нас с Александром.

— Можешь им рассказать, — подал голос Тиберий. — Девочки не виноваты.

Юлия неуверенно кивнула.

— Октавии пришлось отдать их ради свадьбы с Антонием. Потом, когда он ее бросил, Клавдия и Марцелла решили остаться у тетки в Помпеях.

Я помолчала. После всех бед, которые навлекли на Октавию наши родители, ее отношение к нам не могло не поражать. Брат покачал головой.

— Не представляю себе, почему ваша мать так добра к нам.

— Ну, она любит детей, — просто сказал племянник Цезаря. — Вот увидите, когда сестры приедут: мы ужасно похожи.

— Они так же азартны? — съязвил Тиберий.

— Нет, они тоже голубоглазые блондинки, — вмешалась Юлия, не обратив на него внимания. — Все-таки настоящие, родные сестры. — Повернувшись ко мне, она беспечно прибавила: — Ты могла бы помочь нам с приготовлениями.

— О да, — усмехнулся Марцелл. — Это очень весело. Гораздо лучше, нежели наблюдать за скачками.

— А вот Александру нравится, — возразила Юлия, хлопнув его по руке.

— Просто ему по душе общаться с девушками. Лично я не переношу болтовни о красках и сеточках для волос.

— Ну давай, приходи помочь, — взмолилась девушка. — Неужели Витрувий нуждается в тебе каждый день?

— Думаю, я вообще ему не нужна.

— Ерунда, — отозвался брат.

Галлия с Юбой, укутанные в самые теплые зимние накидки, ожидали нас на другом конце внутреннего двора.

— Только вчера он упомянул, что ждет хорошей погоды, чтобы брать тебя с собой на строительные площадки.

— Девчонку? — воскликнул Тиберий.

— А что? — возразила Юлия.

— Да вы на нее посмотрите! Она и кирпич не поднимет!

— Зато могу измерять, — отрезала я. — И придумать рисунок для пола или крыши лучше многих взрослых мужчин в Риме.

— Значит, Витрувий представит тебя как свою ученицу? — фыркнул приемыш Октавиана.

— Мы будем ходить по утрам, до начала рабочего дня…

Тиберий оскалился.

— Неужели бедняге так стыдно?

— Лучше оставь ее в покое, — предостерег Марцелл.

— Похоже, ты не собираешься нам помогать, — надулась Юлия.

— Не собираюсь, — твердо сказала я.

К тому времени, как мы вернулись на Палатин, в портике виллы Октавии собралось полдюжины носилок.

— Прибыли жрицы, — предупредила Галлия. — Молчите, когда войдете.

Юба с Тиберием проследовали за нами в атрий. Жрицы Юноны уже собрались вокруг жаровни. Октавия держала над пламенем свернутый свиток, Агриппа махал рукой, раздувая огонь.

— Что они делают? — прошептала я.

Юлия приблизила губы к моему уху.

— Октавия держит в руках календарь. Когда жрицы решат, что дыма достаточно, они рассмотрят обгоревшие места и определят dies nefasti.

Я отпрянула.

— Неудачные дни?

— Март, апрель и весь июнь неблагоприятны для свадеб. А также календы, ноны, иды любого месяца. И любой день, следующий за ними. А еще нельзя играть свадьбы во время религиозного праздника.

— Это правда приносит беду?

Девушка закатила глаза.

Жрицы начали петь Юноне, богине замужества и материнства. Октавиан стоял подле сестры с восковой табличкой и стилем в руках. Его тяжелая меховая шуба громоздко топорщилась на плечах. Я заметила, как он страдает от холода, как пятится от отверстия в потолке, сквозь которое падали струи дождя в ледяной бассейн. Его лицо побелело под цвет шубы. Видны были только серые глаза.

— Хватит, — произнесла одна из жриц.

Октавия тут же отвела руку, и та, что заговорила, стала рассматривать календарь при тусклом свете, падающем с небес. Пение прекратилось, слышался только стук дождя.

— Второе февраля — нет.

Октавиан что-то начертил стилем.

— Он хорошо себя чувствует? — прошептал Александр.

Юлия кивнула.

— Это с ним каждую зиму.

Даже в худшие дни в Александрии я никогда не видела своего отца таким ослабевшим.

— И не десятое февраля, — продолжала жрица.

Цезарь снова сделал пометку на восковой табличке.

— Лучший день — двенадцатое.

Октавиан поднял глаза.

— Канун луперкалий?[35]