Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще хочется сказать про библиотеку ИНИОНа: преподносилось, что пожар имел страшные последствия для отечественной культуры. Действительно, пострадала часть книг библиотеки Института мировой литературы РАН, это наиболее серьезная потеря – среди утраченного было множество книг с дарительными надписями русских писателей. Но когда раздаются голоса о сгоревших материалах «Генеральной Ассамблеи ООН», «парламентских отчетах США с 1789 года», то речь идет не о рукописях, а о ведомственных изданиях – печатных стенограммах, давно уже размещенных в интернете (много больший ущерб нанес отечественной культуре пожар Библиотеки Академии наук в 1989 году). Ну и конечно, нельзя не вспомнить, что доступ в библиотеку ИНИОНа был настолько труден даже для ученых, что когда автор этих строк, в тот момент выявлявший прижизненные издания Фридриха Великого в коллекциях Москвы и Петербурга, еще не состоял в штате Академии наук, а предъявил лишь официальное отношение от Научного совета по истории мировой культуры РАН для изучения редких изданий в этой библиотеке, ему было отказано в доступе как «не состоящему в штате РАН».
Вернемся к «иностранщине». Единственным ценимым собирателями разделом безбрежного моря книг на иностранных языках, которое плескалось внутри СССР, была Rossica. Но не Rossica в том смысле этого слова, которое вкладывали в него Модест Корф и его сотрудники, а иллюстрированная Rossica. И опять оговоримся, не просто иллюстрированная, а хорошо иллюстрированная, подразумевая опять же не качество, а количество помещенных в изданиях иллюстраций. То есть, по сути, всегда большим спросом пользовались только увражи: будь то описание Александровской колонны или Исаакиевского собора А. Бетанкура, описание царскосельского Арсенала Ф. Жиля, многочисленные издания с описаниями России, российской армии и тому подобное. И уж конечно, очень ценимы были богато иллюстрированные издания путешествий XVI–XVII веков, Адама Олеария прежде всего.
Эти книги, в значительной степени составившие знаменитый 105‐й каталог Н. В. Соловьева («Редкие книги»), были особой вожделенной страстью советских библиофилов. В обращении их было мало, они разыскивались музеями… Но поскольку издания эти были на иностранных языках, то можно было при продаже не руководствоваться каталогом-ценником, а ставить ту цену, которую считал разумной товаровед магазина. Иными словами, покупались и продавались они более спокойно, чем русские редкости.
В 1990‐х годах, когда был поднят железный занавес, русские антиквары и библиофилы жадно набросились на западный антикварный рынок. Помню, как довольно долгое время А. Л. С., держа в руках 105‐й каталог, поочередно искал книги из этого свода редкостей в западных интернет-магазинах и агрегаторах и насколько были успешными его поиски в то время, особенно если говорить о тех скромных ценах, в которые эти книги были оценены. Однако менялась ситуация довольно стремительно: уже в 2000‐х годах, после того как выбрали все эти издания, новые поступления в магазины были уже менее соблазнительными, поскольку западные антиквары подняли цены в десятки раз. Да и былого изобилия также не стало.
Торговля же всеми остальными антикварными книгами на иностранных языках в СССР имела лишь одного покупателя – иностранцев, которые затем правдами и неправдами вывозили свои покупки, минуя таможенное оформление. По этой причине значительную долю таких покупателей составляли сотрудники посольств капстран в столице СССР. Они-то и разыскивали инкунабулы и гравированные увражи, соблазняя товароведов большими деньгами.
При этом далеко не все антикварные магазины брали иностранные книги. Напомним, что долгое время, до 1980-х, вся торговля антикварной и букинистической книгой велась в «твердый счет», то есть магазин сперва выкупал книгу у владельца за наличные, затем продавал ее с наценкой 20%. В этой связи к товароведам предъявлялось множество требований: чтобы не было такого товара, который бы не был продан со временем, чтобы выполнялся и перевыполнялся план, который спускался «Мосбуккнигой», «Ленкнигой» и прочими трестами. То есть сама система провоцировала занижение цен, чтобы книги быстро и гарантированно продавались, тем самым стимулируя развитие теневого рынка и формируя устойчивую неприязнь к официальной букинистической торговле.
С антикварной иностранной книгой было и того хуже: спрос на нее был не то что маленький, а ничтожный. Поэтому магазины эти издания практически не брали. Одним из немногих традиционно торгующих иностранными изданиями была «Академкнига» на улице Горького. На антресольном этаже этого огромного магазина и располагался самый крупный торговый центр антикварной книги, где помнили еще наших главных ценителей иностранной книги – президента Академии наук С. И. Вавилова и других колоссов книжного собирательства середины XX века.
Екатерина Ивановна Эриванцева (фото из газеты 1949 года)
Этот магазин торговал не только и, конечно, не столько антикварной книгой, поскольку система Академии наук в послевоенные годы имела поистине выдающееся финансирование и в целом отличалась от «мира простых смертных». Но «Академкнига» едва ли не единственная имела возможность, финансовую в первую очередь, торговать и иностранными изданиями. И прежде всего головной магазин на главной улице страны, улице Горького (ныне там модные магазины и давно уже нет книг; это большое здание на углу Пушкинской площади, от арки до бывшего Музея Революции, весь нижний этаж которого был занят книжным). Руководящую роль в «Академкниге» на улице Горького играла Екатерина Ивановна Эриванцева, с именем которой и связаны главные события на «рынке» иностранной книги – она, будучи профессиональным библиографом, быстро постигала сама мир иностранной книги и вводила в него неофитов, которые со временем становились большими коллекционерами (в числе которых, кстати говоря, был и А. И. Маркушевич). Так отдел, который формально был организован для снабжения академиков необходимой литературой, а неформально состоял под покровительством С. И. Вавилова, на некоторое время стал меккой книголюбов.
Мы не можем удержаться, чтобы не привести фрагмент из «Зигзагов памяти» – мемуаров слависта С. Н. Бернштейна, который описывает обстановку в «Академкниге» на рубеже 1940–1950-х. И хотя мемуарист не указывает имени хозяйки этого книжного салона на Тверской середины ХX века, это не значит, что Екатерина Ивановна была менее уважаемой, просто она имела очень запоминающуюся фамилию. Приведем дневниковую запись от 12 июня 1959 года: