Антресоли Эриванцевой! Сколько с ними связано интересных и полезных встреч и бесед! После войны заведовать букинистическим отделом книжного магазина Академии наук на улице Горького стала некая Эриванцева. До войны встречаться с ней мне не приходилось. Она не имела глубоких познаний в книжном деле, но была умна, достаточно образована, хорошо воспитана, знала языки. На первом этаже магазина в ее распоряжении была одна секция, где она обслуживала обычных покупателей. На втором этаже (а точнее – на антресолях) она владела сравнительно большой территорией, где стояли стеллажи с книгами. Именно сюда прежде всего поступали книги, а уже затем какая-то их часть опускалась вниз. Наверху стояли удобные кресла, большой стол, можно было снять верхнюю одежду. Сюда допускались только избранные, которые могли свободно любое время проводить возле стеллажей. Общепризнанным мэтром здесь был Сергей Иванович Вавилов, не только крупный физик, но и большой книголюб. Это положение он занял не потому, что был Президентом Академии наук. Бесспорно, он был выдающимся знатоком русской и европейской книги XVIII в., обладал большим личным обаянием, был хорошо воспитан. Второе место после Вавилова занимал Алексей Карпович Дживелегов. Постоянными посетителями по воскресеньям здесь были Абрам Маркович Эфрос, Леонид Петрович Гроссман, Константин Васильевич Базилевич, Николай Каллиникович Гудзий, Сергей Николаевич Дурылин… Мне удалось проникнуть в эту среду осенью 1947 г. с помощью моего друга Леонида Петровича Гроссмана. Появление на антресолях сравнительно молодого человека, имевшего, правда, уже степень доктора филологических наук и звание профессора, было неожиданным. Я прекрасно понимал, что здесь я должен завоевать авторитет поведением и редкими знаниями. Поведению придавалось большое значение. По рекомендации Гудзия на антресолях неожиданно появился известный актер Н. П. Смирнов-Сокольский. Однако очень скоро он начал вызывать к себе неприязненное отношение. Дело дошло до того, что по совету Эриванцевой Смирнов-Сокольский стал приходить сюда только в будни. Все это объяснялось тем, что этот цирковой трибун разрешал себе говорить слишком громко, перебивал других, активно жестикулировал. Через некоторое время Вавилов просто перестал замечать нового посетителя. Эфрос фыркал. Поднимаясь на антресоли по воскресеньям, он еще на лестнице громко спрашивал Эриванцеву: «Ковровый уже пожаловал?» В отличие от Смирнова-Сокольского я держался скромно и тихо, но этого, конечно, было мало. Нужно было иметь свое лицо, в какой-то области располагать редкими сведениями. Я отлично понимал, что ни славяноведение, ни языкознание здесь не пройдут. Совершенно неожиданно обнаружилась золотая жила, которую я начал активно разрабатывать. Однажды Вавилов спросил у Гроссмана о генерале Инзове, о его происхождении, о его специально придуманной фамилии (Инзов – инако зовется). Пушкинист Гроссман мог рассказать об Инзове лишь то, что имело непосредственное отношение к Пушкину. Зная о моих занятиях вопросами иностранной колонизации Новороссии и Херсонской губернии, Гроссман обратился за помощью ко мне. Я подробно рассказал о жизни и деятельности этого симпатичного генерала. Только после этого я почувствовал себя полноправным членом нашего кружка. Мне стали задавать вопросы, порой спрашивали советов, интересовались моими покупками. После Инзова мне пришлось не раз рассказывать о деятельности крупных государственных деятелей нашего Юга. Мой рассказ о деятельности А. Э. Ришелье был выслушан молча в течение полутора часов. Конечно, я все подготовил заранее и только ждал случая, чтобы свои свежие знания вылить на своих слушателей. Такой случай представился, и я с блеском им воспользовался. За купленные книги мы хорошо платили Эриванцевой, сдачи не брали. Часть этих денег, однако, шла на нас же. В воскресенье от часу до двух здесь подавалось черное кофе, на столе стояли коньяк и ваза с печеньем. За годы посещения антресолей Эриванцевой я узнал очень много интересного из истории русской и западноевропейской культуры, истории административного управления России, истории книжного дела… Первым ударом по нашему кружку была неожиданная смерть Сергея Ивановича Вавилова в 1950 г. Вскоре умерли Дживелегов и Базилевич, а затем ушла и Эриванцева. Встречи на антресолях прекратились. Однако еще часто о них вспоминал Гроссман, вспоминал всегда с тихой грустью. Гудзий утверждал, что кружок Эриванцевой – это единственный случай за советский период существования букинистического магазина-клуба.

«Роды растений» К. Линнея из библиотеки Ж.-Ж. Руссо (1764)

Из заметных персонажей в «Академкниге» на улице Горького стоит сказать и о работавшем там впоследствии «Ян Яныче», одно время полноправном хозяине антресолей. Он был, конечно, много осторожней, салонов никаких не держал, но и времена были иные; впрочем, он всегда имел под прилавком сберегаемые для доверенных покупателей редкости.

Пользуясь случаем, скажем и о нем, поскольку он вполне достоин того, чтобы его упоминать и с фамилией. Ян Янович Пазар (1919–2005) был латыш, семья которого перебралась в Москву еще в начале XX века. Закончив в 1941 году факультет языка и литературы Московского городского пединститута, он сразу по окончании вуза был призван в РККА в звании старшего лейтенанта юстиции: сперва в Латышской стрелковой дивизии, числясь в которой, служил военным следователем, в том числе в 1942–1943 годах в Ленинграде, затем в частях Прибалтийского фронта. Демобилизовался он в конце 1945‐го в том же звании, в каковом и вступил в службу. После войны он окончил Литературный институт как переводчик, занимался переводами с английского и, по большей части, с родного своего латышского. Благодаря знанию первого он был принят в магазин на улице Горького, где и проработал всю свою жизнь.

Значительный контраст с «Академкнигой» являл собой специальный букинистический магазин для торговли книгами на иностранных языках на улице Качалова (ныне Малая Никитская), открытый в большом сталинском доме в 1967 году. Он так и назывался – «Иностранная книга», в просторечии – «Качалка». Впрочем, генеалогически он был начат не с чистого листа и ранее теснился на улице Герцена, 24 (ныне Большая Никитская), а до того – был отделом в магазине «Иностранная книга» на улице Горького.

Конечно, значительную часть помещения там занимали «новые» книги, а рынок языковых словарей, альбомов по искусству, технической литературы на иностранных языках в годы советской власти был много более насыщен деньгами, нежели антикварная иностранная книга. Кроме того, сама торговля иностранной букинистической книгой сулила в те годы много большую прибыль книжнику, чем торговля книгами на русском языке. Скажете, что странно: с одной стороны, книги на языках мало кому были нужны, с другой – приносили больший заработок. Причина состояла в том, что на отечественные издания был каталог-ценник, согласно которому книги оценивались товароведом. А вот для иностранных книг такого не существовало, и, соответственно, тут уже была возможность для появления рыночных цен, размеры которых сдерживались