Антарктида – странное место, трудно передать словами. Не бывавшим здесь не объяснить, как она выглядит и что ты тут чувствуешь. Чистый сухой воздух усиливает обман зрения и ощущение нереальности. Нередко ничего не видно, кроме неба и снега. Так часто бывает. Небо без единого облачка. На побережье иногда наползают облака – намного чаще, чем на полярное плато. А так почти всегда синее небо да белый снег. Иногда гладкий, иногда в застругах. Заструги и даже абсолютно ровный снег выглядят по-разному от того, стоишь ли ты лицом к солнцу или спиной. Когда смотришь в сторону солнца, ледяная поверхность сверкает, белизна слепит. Если отвернуться, она почему-то темнеет, может, из-за поляризации солнечных очков, тени на снегу кажутся совсем черными, а белая равнина внезапно выглядит холмистой, утыканной черными плоскими буграми. Разум отказывается переваривать такие контрасты. Почему же эти места считаются прекрасными? Не знаю. Может, не все люди так думают. Но мне Антарктида нравится.

Похоже, завтра мы сможем закончить последние проверки и объявить работу законченной. Примерно через год мы сможем сказать, насколько удалось затормозить монстра. Или через пять лет – для верности. Люди, конечно, поторопятся раструбить или об успехе, или о неудаче. Но если уж вбухивать в эту затею миллиарды долларов и обучать все новые и новые группы, лучше не торопиться с заявлениями. Люди – одно из самых узких мест плана. Работа требует определенного опыта. С другой стороны, если закрыть все операции нефтедобычи, как собираются сделать, масса народу потеряет работу. Сама по себе здешняя работа мало чем отличается от нефтянки. Многим она покажется даже легче. Проще грибов, холодно только. Хотя, если ты работал в Саудовской Аравии, холод может показаться благом. А если на Аляске, то никакой разницы. Да, эта часть плана должна оправдать себя. У нас здесь всего пятьдесят человек, с работой справились бы и тридцать, почти половина из нас изучает работу другой половины или привычно занимается наукой. Даже если увеличить это число в несколько раз, цифры выглядят пустяковыми.

Завтра устроим сабантуй, отметим.

Прошу меня извинить, но это – последняя запись в дневнике доктора Гриффена на его лэптопе. Он проводил инспекцию 6 февраля и, возвращаясь в лагерь, срезал дорогу, выехав за разметку с флажками. Видимость была хорошей, поэтому никто не мог взять в толк, почему он это сделал. Обычно доктор Г., как и все остальные, пользовался размеченной дорогой. Таково правило передвижения на ледниках, где расселины нередко прячутся под старым снежным покровом. К тому же короткий путь не давал большого выигрыша времени. Полная загадка.

Мы ждали возвращения доктора Г. в домике-столовой целый час, наши скалолазы забеспокоились и пошли проверять. Вдобавок мы обычно передвигаемся парами, однако доктор Г. не всегда придерживался этого правила, да и остальные тоже – буровая находилась от лагеря на расстоянии прямой видимости. То есть насосы мы проверяем в одиночку, до своей палатки или в туалет ходим в одиночку. Это в порядке вещей.

Когда, быстро объехав вокруг буровой, скалолазы не нашли доктора Г., мы отправили группу вдоль трубопровода – может, он поехал проверять водоотвод и что-то случилось с аэросанями. Остальные принялись искать следы аэросаней, свернувших с главной дороги. Ничего лучше мы не придумали, ведь мы могли обозревать всю поверхность ледника, а доктор Г. пропал без следа. Это само по себе вызывало сильную тревогу.

Джефф, один из скалолазов, дошел по колее до незаметной дырки в снегу. Потом сбегал за вторым скалолазом группы, Лэнсом. Они вдвоем приблизились к дыре, установили крепления, привязались канатом и подошли к самому краю, чтобы заглянуть вниз. Остальные молча наблюдали, столпившись у столовой. Лэнс подстраховал Джеффа, тот спустился в дыру. Не появлялся, наверное, минут двадцать. Нам показалось, что дольше. Наконец вылез, постоял на краю и подошел к Лэнсу. Они посовещались. Лэнс обнял его за плечо. Оба повернулись к нам. Джефф покачал головой. Мы поняли без слов: доктор Г. мертв.

Ночь прошла погано. Мы сидели в столовой как громом пораженные. Джефф, угрюмый и отстраненный, сидел у печки. Разумеется, когда он вернулся, мы спросили, что случилось, но он мог рассказать лишь очевидное. Доктор Г. сбился с пути, его аэросани провалились в расселину. Снегоход застрял на глубине шести метров, придавив доктора Г. своим весом. Джефф не стал рассказывать, в каком состоянии застал тело товарища. Наверно, не хотел пугать нас подробностями или промолчал из уважения к другу. Софи и Карен заплакали, остальные тоже то и дело вытирали слезы. Доктор Г. сам нанял большинство из нас на эту работу, а некоторым помог получить образование и сделать карьеру. Он – один из старых ледовых зубров, всегда возвращался в Антарктиду, настоящий полярник. Джефф и Лэнс не плакали. Лэнса больше волновало состояние Джеффа, гибель доктора Г. он воспринял спокойно. Мензурки вечно совершают глупости и гибнут, поэтому каждой группе в Антарктике придавали скалолазов – присматривать за учеными. Однако их не разрешается водить на поводке, невозможно удержать от нарушения правил, несмотря на жесткий инструктаж в начале каждого заезда и проведение тренировок безо всяких послаблений. Большинство альпинистов – плохие няньки. Джефф и Лэнс выглядели мрачно, но не потому, что считали себя виноватыми. Утром им придется спуститься в расселину, засунуть тело доктора Г. в мешок, поднять на поверхность и привезти на санях в лагерь. Завтра, если позволит погода, из Мак-Тауна пришлют самолет. Туда уже сообщили, в ответ – шок, сочувствие, обычное дело.

Мы сидели и пили. Черт! Ну почему? Кто-то вспомнил U-образную кривую: люди совершают рискованные действия либо в самом начале, пока неопытны, либо в самом конце, когда все давно знакомо. На эти два периода приходится наибольшее количество несчастных случаев, в то время как в промежутке их бывает немного. Поэтому график напоминает букву «U». Пилоты самолетов – хороший пример. Полярники – еще один.

Вот какие разговоры ведут ученые в трудную минуту. А может, не только ученые. Столкнувшись со смертью, с внезапным уходом друга из этого мира, разум отшатывается, не желает поверить. Почему? Нельзя ли прокрутить время назад? Хотя бы на несколько часов? Поступить по-другому?

Нет, нельзя.

Поэтому мы сидели и пили.

– Доктор Г. хотя бы отдал жизнь ради спасения мира, – сказала Софи.

– Нет! – воскликнул Джефф. – Неправда! Он погиб по оплошности!

Джефф и тут не заплакал, лишь лицо покраснело, бешено исказилось. Мы сгрудились вокруг него, кто-то всхлипывал, а кто-то нет. Трудно угадать точное время, когда тебя захлестнут эмоции. Многие в такие моменты уходят в себя, их накрывает позже. Иногда намного позже – невероятно, но я сам это испытал. Однажды меня проняло аж через двадцать один год после смерти близкого человека. Двадцать один год – клянусь. В ту ночь плакали почти все, только не Джефф. Мы страшно расстроились.

После этого мы взяли себя в руки, навели порядок и спокойно обсудили, как быть дальше. Никто не предложил ничего путного. Махнув наконец рукой, мы пошли спать – неохотно, как если бы сон был чересчур обыденным занятием и ставил точку на желании повернуть время вспять, изменить события. Смириться и пойти спать – другого выхода не было, завтра нас ожидала целая куча дел. Пить тоже больше не было смысла. Выпивка делу не поможет. Наш руководитель допустил элементарную, но смертельную ошибку. Мир на этом не закончится, но для нас он никогда не будет прежним.