– Неужели?

– Люди пишут на земле, Боги пишут в небесах. Земля и небо связаны. Низ отражает верх. Так же, как ты расшифровываешь символы на глиняной табличке, я расшифровываю знаки Богов на небесном своде[58].

Месилим взмахнул руками, словно дал пощечину атмосфере:

– Воздух, вот что действует мне на нервы!

– Почему?

– Воздух разделяет небо и землю, отдаляет нас от Богов. Я ничего не понимаю в воздухе, в облаках, в дождях и ветрах. А ведь я изучаю их. В первую очередь я упрекаю воздух за одиночество, на которое он нас обрек. Из-за него мы не видим Богов, из-за него тленное человечество не соприкасается с бессмертными. Да ладно, какое это имеет значение! Скоро мы получим новую башню. Она устранит воздух, потому что перешагнет через него. Благодаря ей мы доберемся до неба.

– Нимрод тоже так думает?

Прежде чем ответить, Месилим прислушался, чтобы убедиться, что мы одни.

– Нимрод не думает о воздухе, он думает только о воде. Ему не дают покоя паводки. Он опасается потопа. Это его сильно тревожит. Официально он объясняет строительство Башни славой Бавеля и любовью к Инанне. А по-моему, он строит Башню, чтобы укрыться в ней, на случай если воды завладеют его землями. Бывает, он произносит странные речи… Не знаю, помнит ли он, но как-то во время вечерней грозы, в страшную бурю, он пришел ко мне в старую башню, на верхний этаж. И молился там Инанне. Его трясло, как в лихорадке, он утратил свою надменность и вздрагивал при каждом раскате грома. Страх довел его до безумия: он принялся молоть чепуху, что он, мол, уже пережил потоп и видел, как воды поглотили весь мир, что он блуждал по бескрайнему морю и едва не умер, и ему очень не хочется умирать… И тогда я понял…

– Что?

– Что я получу свою Башню! То есть его. У нас обоих есть веские причины для ее возведения: я жажду открытий, его снедает страх.

Откровения звездочета прервал какой-то шум. Появился старик с двумя чашами пива. Увидев его, Месилим с облегчением вздохнул, а потом вперил в меня гневный взор и нахмурился:

– Я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал.

Слуга подошел ближе, и я узнал почтенного лысого старца, которого недавно видел на нижнем этаже, у архитектора.

– Как? – воскликнул я. – У тебя что, тоже есть близнец?

Месилим живо повернулся ко мне:

– Прости, что ты сказал?

– Я обращался к твоему слуге. У Гунгунума я видел его двойника.

Месилим пожал плечами:

– У Телтара нет ни двойника, ни близнеца. Это его ты видел внизу. Он единственный человек, который пользуется этой лестницей. Телтар с детства заботится о нас с братом.

В знак согласия Телтар поклонился. Про себя я отметил – неслыханно! – что Месилим признает существование брата. После возлияний я передал ему микстуры, кремы и мази, бывшие поводом для моего визита, и покинул звездочета, воспользовавшись переходом, плавно ведущим с его этажа во внутренний двор. Входил ли Месилим во флигель или выходил из него, он никогда не пользовался лестницей с первого этажа, где проживал Гунгунум.

Я прошел через дворцовые сады вдоль обрамлявшего их узкого газона. Пальмовые листья напоминали опадающие струи зеленой влаги, а розовые цветы кустарников совершали обратное движение, они тянулись к небесной лазури, открывая свои лепестки, словно рты, чтобы собрать желанный дождь.

Добравшись до последнего двора, военного, я различил необычный шум. За ударом гонга последовали крики и скрежет трещотки. Я вошел в ворота и увидел, что на широких плитах, которыми был вымощен двор, толпится множество разношерстного люда. А у дальней стены возведено возвышение, на котором в окружении телохранителей и двоих жрецов восседает Нимрод.

Был день правосудия. Каждую неделю Нимроду представляли дела, требовавшие его вердикта. В доказательство того, что от горожан ничего не скрывают, все происходило публично, под беспощадным солнцем, без тентов, которые могли бы защитить от него присутствующих, судью, жалобщиков и ответчиков. Никаких секретов, предательств, соглашений и привилегий – вот что означал этот спектакль под безжалостным резким светом. Для пущей торжественности каменные плиты устилали синие и желтые ковры: эти цвета напоминали о Богах-покровителях.

Какому-то негодяю с закрытым правым глазом был вынесен приговор – этим объяснялся удар гонга и возгласы. Преступник покидал трибунал, подгоняемый солдатскими копьями.

Я приложил все усилия, чтобы просочиться сквозь толпу, твердо решив избежать участия в сцене, которая, по моему убеждению, была насквозь лицемерной. Нимрод выглядел справедливым и суровым: справедливым, ибо придерживался сформулированных, провозглашенных, записанных и обнародованных принципов, которыми руководствовались города в Стране Кротких вод; суровым – поскольку он исключал нюансы и смягчающие обстоятельства. Мое затруднение не касалось ни свода законов, ни их строгого соблюдения, ибо я видел определенный прогресс: хотя основой оставался принцип «око за око, зуб за зуб», он представлял подлинное преодоление мести и ее чрезмерности. Никому не было дозволено игнорировать закон, каждый знал, чем он рискует, глумясь над ним[59]. Мое замешательство было связано с Нимродом, или лучше сказать, с Дереком под его личиной. Мне, не понаслышке знающему о его безнравственности – во время потопа он приготовил нам блюдо из ребенка, чтобы мы утолили голод, – о его виртуозном притворстве и эгоцентризме, о его пренебрежении общими интересами, было боязно видеть его напялившим на себя мантию беспристрастного судии. Так что я бежал, чтобы не судить судью.

Я уже почти достиг ворот, когда внезапно остановился как вкопанный. На возвышение в сопровождении четверых стражей поднимался связанный по рукам и ногам и закованный в цепи Саул. Подле него находился какой-то рыхлый толстяк с крошечными руками, напустивший на себя вид оскорбленного достоинства.

Я вздрогнул, но с чего бы мне тревожиться? Саул никогда никого не оскорблял и не увечил. Физическая сила, шишковатый лоб, мощные конечности и агатовые глаза делали его похожим на разъяренного быка, но по натуре он был сущий ягненок. Какое преступление мог совершить этот колосс? Благодушную выходку под действием алкоголя? Я присмотрелся к нему: он не был пьян, не делал неловких движений, взор не затуманился, веки и пальцы не дрожали, что обычно выдавало его, когда он злился. Но эта сдержанность меня не успокоила; если его доставили сюда, значит он совершил что-то посерьезней своих обычных пьяных выходок.

Жрец, который представлял дела на рассмотрение, объявил:

– Вот обвиняемый Саул и жалобщик Лудинжира. Лудинжира, житель Бавеля, сын и внук бавельцев, держит лавку благовоний. Саул, совсем недавно прибывший неизвестно