– О другом пробуй.

– О чем?

– Хотя бы о том, каким стал. Как из тебя, – с каждым словом Полина раздражалась все сильнее, – из тебя такого честного, чистого проект сделали, заставили детский лепет рекламировать, роман требуют. Как старая тетка тебя окрутила. Как всё тебе осточертело. Журналисты, фуршеты, перелеты, паспортные контроли. Напиши. Разнеси всё это к чертовой матери. А что? Людям понравится – честный, искренний юноша из глубинки восстал против бизнесменов литературных… Давай, Сережа. Я серьезно говорю.

Сергей, проливая мимо, наполнил рюмки.

– Пойми, пожалуйста: если уж взялся, ввязался в дело – нужно работать, – снова переходя на ласково-убеждающий тон, продолжала Полина. – Из всего можно создать достойный прод… хорошее, качественное произведение. И новое – и лучше всего крупная вещь – тебе позарез сейчас нужно. Тебе, Сережа! Раз в год нужна новая книга, по крайней мере хоть что-то новое, иначе тебя просто забудут. И всё, Сережа, и на хрен ты будешь нужен… А по второму разу имя очень трудно открыть… Поэтому и дурацкий сборник этот придумали, чтоб фамилия «Толокнов» на слуху была.

Сергей усмехнулся и выпил.

Полина с минуту наблюдала, как он сидит съежившись, повесив голову. Пересела к нему на ручку кресла.

– Серё-ож, ну что ты из себя мученика какого-то делаешь? Что, к себе туда вернуться хочешь? В тайгу?

– Да лучше туда, чем так…

– Хорошо, – перебила Полина, и в ее голосе послышалась угроза. – Хорошо, возвращайся. Никто на коленях просить не будет. Но сам ведь… Когда летом безвылазно прожил там, ведь по десять раз в сутки названивал. Не сможешь ты больше там. Но и здесь за красивые глазки тебя никто не будет держать. По фуршетам водить. Единственный шанс – сесть за стол и работать. Писать надо, не ныть, а писать. Писать!

– Да повеситься надо, – буркнул Сергей.

Полина поднялась, прошла по комнате. Медленно, раздумчиво произнесла:

– А что… тоже выход, кстати сказать. Для писателя это часто бывает на пользу.

– Спасибо. – Сергей взял бутылку за горлышко.

– Поставь!.. Перестань пить!

Он налил, выпил и, задыхаясь от водки, забормотал:

– Д-да-а… Ну ты и сука… Попал, в натуре… Жалко, веревки нету. В этой Германии, блин, только это…

– Тебе веревку надо? – с холодным бешенством спросила Полина.

– А что, припасла?

Она достала из шкафа колготки и бросила Сергею.

– Ох, романтично-то как! – Он вскочил. – На женском белье! Та-ак… – Быстро оглядел комнату и, подойдя к изогнутой, металлической спинке кровати, стал привязывать к ней колготки; рычаще пропел: – А он повесился на мамином чулке! Ка-айф!..

– Сережа, ложись спать, пожалуйста. Перепил – ложись и выспись. Хватит в Есенина играть… Перестань.

Он возился с колготками. Узел соскальзывал с покатой спинки, приходилось развязывать, затягивать по новой. Но – не получалось… Понаблюдав за этим, кажется, бесконечным процессом, Полина взяла с кровати тетрадь, села в кресло. Начала листать…

2005

Конец сезона

1

– Ну хватит бродить, давай здесь сядем. Никита!

Услышав свое имя, он привычно, но для окружающих незаметно, поморщился… В детстве имя было редким и потому очень удобным для выдумывания дразнилок: в садике ему обычно кричали «Никитка – битка», «Никита – сита», в школе – «Никита, Никита – рожа вся разбита». А потом имя стало модным и то и дело звучало на улице. «Никита, сколько можно звать? Ну-ка быстро пошли!» Его дергало чувство вины, он машинально оборачивался на голос и видел женщину, которая звала сыночка лет четырех. Тоже Никиту. И становилось неприятно, словно это действительно накричали на него…

А в последнее время он был вынужден пять дней в неделю носить на лацкане пиджака или на белоснежной рубашке бейджик со своим именем. Иногда забывал про этот значок, расслаблялся, но подходил кто-нибудь из покупателей, в основном это были, как назло, молодые интересные женщины, и, будто знакомого, а точнее слугу, спрашивали: «Никита, что вы посоветуете купить для моего молодого человека? У него повышение, хочется сделать подарок». Или такое, как ему казалось, явно издевательское: «Знаете, Никита, мы собираемся на Тенерифе с другом. Как считаете, плавки ему купить – это уместно? В смысле, чтоб я купила по своему вкусу?» И естественно, он советовал, убеждал, приводил примеры, чтобы развеять сомнения: такой-то галстук носит такой-то знаменитый человек, а такие-то плавки, «по секрету!», недавно купил такой-то. В этом и заключалась его работа, за это ему платили. Но по-честному он ненавидел клиенток за фамильярный тон, за Тенерифе и Луксор, а главным образом за «Никиту». Будто щипали его этим именем, смеялись… Ему нравилась фамилия, обычная, нейтральная – Сергеев. Но на бейджике стояло только имя…

Он вернулся туда, где уже устраивалась жена с детьми. Сбросил рюкзак с плеча, вздохнул измученно:

– Даже на Клязьму съездить проблемой стало. – Рухнул задом на мягкое, новенькое сиденье.

Жена на этот раз смолчала; она подчеркнуто заботливо и торопливо расстегивала куртку на сыне. Молчаливо и нервно. Но, сняв шапку и поворошив волосы, тоже нашла повод заворчать:

– Господи, испарился весь. Что за погода? И солнце, и ветер ледяной… И едем…

– Хм! Сама же решила! – с готовностью возмутился Сергеев; почему-то хотелось переругиваться еще и еще, так как-нибудь вяловато бросать жене слегка обидное и получать в ответ такое же. Но она неожиданно подобревшим голосом предложила:

– Может, пива достанешь? Пить очень хочется.

– И ципсики! – подскочил сын. – Ципсики мне!

И даже четырехмесячная Дарья одобрительно загугукала в своем кенгурушнике.

– Саша, – строго сказала жена, – я просила тебя голос не ломать! Говори правильно. Стыдно уже, в школу ведь скоро!..

– Ладно, давайте. – Сергеев стал распускать молнию на рюкзаке.

Из-за тяжелой беременности жены, рождения Дарьи они всю весну и лето пробыли в городе. Да и до этого вот так, всей семьей, давненько никуда не выбирались. Даже в парке с детьми гуляли порознь – то он, то жена. И потому, наверное, с непривычки или, действительно, погода так влияла, – было нехорошо. Муторно. Сиденье казалось каким-то не таким; никак не удавалось найти удобного положения, воздуха мало, в голове давило и пульсировало, будто там, под черепом, ныл зуб, глаза слезились, верхние веки щипало, постоянно моргалось… Хотелось потягиваться, кряхтеть и – лечь. Сделать так, чтобы всё, что мешает быть легким и бодрым, живым, взяло и исчезло.

И Сергеев потягивался, кряхтел; кряхтя подал сыну пакет с чипсами:

– Держи сухпай, путешественник.

– Это тебе на всю дорогу! – добавила жена. – И так печень постоянно сажаешь… Медленно ешь.

Сын бросал чипсы в рот один за другим.

– Ну ты меня слышишь, нет?