Ночью во сне к Хоакине снова заглянула старая знакомая, большая черная пантера с разноцветными глазами. Она ждала ее у городского парка. Сначала показалось, что это один из парков в Аройо де Оро с многочисленными фонтанами и статуями из белоснежного мрамора. Однако оглядевшись, Хоакина поняла, что она в другом, незнакомом городе. Высоко в небе палило колониальное солнце, а женщина, сидящая на высокой скамейке за оградой парка, скрывала лицо под яркой шляпкой в виде колокола. «Наверно, очень удобно в такую жару», ― подумала Хоакина и решила подойти к незнакомке и заговорить. Но вредная пантера преградила ей дорогу и грозно рыкнула. «Ну что еще?» ― спросила Хоакина, уже не испытывая прежнего страха перед животным. Пантера потрясла головой и пошла куда-то в сторону. Пришлось последовать за ней. Они пересекли широкую улицу, завернули за одно здание, за другое и оказались на пыльной дороге, украшенной новым указателем. «Добро пожаловать в Пуэрто-Мариска», ― гласили блестящие на солнце медные буквы. Так вот где она! В столице островов Акульего залива, где они с Фернандо праздновали годовщину свадьбы. Хоакина завертелась, не понимая, куда же делся муж, ведь сегодня их ждал театр. Но увидела только ту женщину в шляпке, идущую по дороге от города. Хоакина сделала шаг к ней, услышала сердитый рык, ощутила мягкий толчок лапой в бок, упала в пыль и проснулась.

За окном стрекотала насекомыми густая ночь. И, само собой, рядом не было никаких больших кошек.

Утром Хоакине повезло. В Хрустальном ручье не было ни доньи Терезы, ни Хуана Мануэля, а дворецкий Торрес, если и удивился визиту сеньоры де Веласко, то не подал виду. Он проводил ее и Педро в дальнее крыло дома, где находились комнаты слуг, и, стукнув три раза в одну из дверей, приоткрыл ее.

— Милагрос? Сеньора де Веласко из Катлей пришла навестить тебя.

Раздался шорох и невнятное восклицание, и дворецкий почтительно распахнул дверь.

— Проходите, сеньора, ― тем же невозмутимым тоном объявил он. ― Если что-то понадобится, ваш слуга может обратиться прямо ко мне.

Затем Торрес, покосившись на севшего тут же на пол у стены Педро, удалился, чуть шаркая ногами. Он бы не был столь спокоен, если бы узнал, что в сумочке сеньоры де Веласко спрятан пистолет.

Хоакина зашла в комнату, оставив приоткрытой дверь. Она не сомневалась, что Педро попытается подслушать, однако хорошо запомнила просьбу Фернандо быть очень осторожной.

Милагрос сидела в кровати, облокотившись на подушки и выглядела хоть и бледной, но удивленной и даже немного сердитой.

— Доброе утро, ― первой заговорила она. ― Чем обязана такой чести, сеньора?

— Здравствуйте, Милагрос, ― приветливо сказала Хоакина, ставя корзинку с гуавой и маракуйей на небольшую тумбочку у кровати. ― На мессе сеньор Феррейра упомянул, что вам не здоровится, и я решила проведать вас.

В маленьких глазках кухарки плескался вопрос, однако, как и ожидалось, она не стала расспрашивать нежданную гостью, почему та так решила.

— Что ж, ― миролюбиво произнесла она. ― Мне приятно ваше внимание, сеньора. Только не рассчитывайте сманить меня на работу, ― пошутила она.

— О, нет, я не могу так подвести соседей, ― ответила Хоакина и огляделась. ― Здесь темновато. Не возражаете, если я открою окно?

— Пожалуйста, если вам так угодно.

Окно выходило в сад, и Хоакина с наслаждением вдохнула аромат цветов. Затем она нашла стул и села неподалеку от кровати.

Милагрос заметно занервничала, когда поняла, что гостья не собирается быстро уходить. Она подняла руки и забрала рассыпавшиеся по покатым плечам темные с проседью волосы в неаккуратный узел.

— Что ж, ― повторила она. ― Мне уже лучше, так что можете не беспокоиться, сеньора.

— А что же с вами случилось? ― спросила Хоакина, внимательно следя за ней.

Милагрос скосила глаза в сторону.

— Да так. Хозяина убили, потом нового арестовали, работы много… Заболеешь тут.

— А вы сильно привязаны к дону Марсело? Я слышала, много лет у него проработали.

— Он хороший хозяин, ― сказала Милагрос. ― Был. Добрый, платил прилично.

— И только? ― спросила Хоакина невинным голосом.

Кухарка быстро взглянула на нее, затем сцепила и расцепила крупные руки, лежащие поверх одеяла. А вот теперь она злится. Интересно, на бестактную гостью или на покойного хозяина?

— Не понимаю вас, сеньора, ― пробормотала она, снова отводя глаза. Ее двойной подбородок чуть затрясся.

Почтенная Милагрос хоть и блестяще готовила, держать лицо и лгать не умела совершенно.

— Дон Марсело оставил вам много денег, как я слышала, в благодарность за что-то, ― продолжала давить Хоакина. ― А в вечер смерти он позвонил поверенному и попросил, чтобы тот подготовил новое завещание. И сразу после вашего хозяина убили. Как и юриста Мендисабаля следующей ночью. А сделал это тот, кто перед этим поссорился с доном Марсело в его кабинете.

Милагрос аж подскочила на постели, и на ее бледном лице алыми цветами вспыхнули пятна румянца.

— Вы обвиняете меня, сеньора? Да как? Я не могла, меня там не было… ― Она шумно задышала, а на глазах выступили слезы. ― Да что ж это такое? Как вы можете?..

— Почем же вас? ― спокойно спросила Хоакина. ― Разве вы хранили секрет, который мог рассердить дона Марсело?

Она сделала паузу, поймала недоверчивый и испуганный взгляд кухарки и продолжила:

— В завещании упомянуты еще двое.

— Вы заодно с этим полицейским? ― снова дернулась Милагрос, и одеяло сползло с одного ее бока. ― Он не дает покоя новому хозяину, и вы туда же. А бедная донья Тереза все глаза выплакала. Не убивал сеньор Хуан Мануэль дядю, не мог убить.

— Вы говорите с такой уверенностью, ― заметила Хоакина, чуть наклоняясь вперед. ― Может, потому что точно знаете, кто убил?

Милагрос застыла с открытым ртом, тяжело дыша. В комнате повисла тишина, и стало слышно, как за окном стучат ножницы садовника.

— Не знаю, ― наконец, облизнула губы кухарка. ― И вы тоже, сеньора, раз пришли сюда. Не понимаю, чего вам неймется. Пусть полиция занимается этим.

— На меня тоже напали, Милагрос, ― напомнила Хоакина. ― И я не инспектор Эспиноса. Если вы что-то знаете, скажите мне сейчас, пока я не вспомнила сама. Память ведь возвращается ко мне понемногу.

А вот она, в отличие от женщины на кровати, умеет говорить убедительно. Иначе как в обществе хвалить наряды и прически дам, которым они совершенно не идут?

Милагрос вцепилась в одеяло и поправила его. Ее лицо снова побледнело, и на нем появилось странное выражение, очень знакомое Хоакине.

— Мне не о чем говорить, ― глухо сказала она. ― Я ничего не видела