Тогда выходит, что именно этот третий, дождавшись моегоухода от Кребберса, убрал его. Почерк схожий. Дождался, когда я выйду, убралненужного свидетеля. Но не исключено, что я ошибаюсь. Возможно, что Кребберсаубрали люди Хашимова. В любом случае это ничего не меняет. Главное, что третийсуществует.

И он может появляться в самые неожиданные для меня моменты.

Кажется, Кочиевский рассчитал все, что можно былорассчитать, предусмотрел все возможные случайности. Не предусмотрел он толькоодного: спасения Хашимова и активности его людей в Москве, похитивших мою дочь.Но Кочиевский пока об этом не знает. Когда же узнает, перестанет мне доверять.

Значит, у меня время до утра. На часах уже полночь, а я всееще хожу по комнате. Несколько шагов вперед, несколько шагов назад. Я снова иснова смотрю на часы. Широкомордый и его спутник, наверное, уже легли спать.Они сегодня поработали на славу, сделали все, что могли.

Хорошо, что в каждом приличном отеле имеется телефонныйсправочник. Я довольно быстро нахожу домашний номер мадемуазель СибиллыДюверже, проживающей на авеню генерала Леклерка. Запомнив телефон, я наконецпринимаю решение.

Нельзя терять ни минуты.

Я бесшумно одеваюсь. Эти мерзавцы, возможно, взяли номер застенкой, возможно, сейчас прислушиваются… Осторожно прикрываю за собой Дверь испускаюсь по лестнице, стараясь не шуметь. Слава богу, никого не встречаю.

Внизу сонный портье смотрит на меня с удивлением.

— Плохо себя чувствую, — объясняю я, — слишком душно. Пойдунемного пройдусь.

Портье кивает — мол, понимает меня. Двери в парижских отеляхзапираются после двух-трех ночи. Правда, запираются символически, вы можетезаявиться в любое время суток, и никто не удивится. Я выхожу на улицу. Надголовой — стоящая на опорах линия метро. Хорошо, что не грохочет поезд, хотявремя еще не очень позднее. С бульвара Гренель видна башня Монпарнаса. Яперебегаю на другую сторону, уворачиваясь от несущегося навстречу мотоциклиста,оглядываюсь.

Кажется, за мной никто не вышел. Сворачиваю в боковуюулочку. Еще раз сворачиваю. Карточка с номером у меня в руках, я обязанпозвонить.

Первым делом, я набираю парижский номер. Прости меня, мама,но я в первую очередь думаю об освобождении нашей Илзе. Жду недолго. Вскоремолодой голос говорит по-французски:

— Алло. Я вас слушаю. Кто вам нужен?

— Мне нужна мадемуазель Дюверже. — Я помню несколькофранцузских фраз.

— Я вас слушаю.

— Простите, мадемуазель, вы говорите по-английски? —спрашиваю я.

— Немного. Кто это? Что вам нужно?

— Я друг мистера Труфилова.

— Кого? — удивляется мадемуазель — или делает вид, чтоудивляется.

— Я друг Дмитрия Труфилова. Мне нужно срочно с вамивстретиться. У меня очень важное дело.

— Но я вас не знаю, мсье, — резонно возражает Сибилла. — Ужедовольно поздно…

— Речь идет о его жизни, мадемуазель, — решительно перебиваюя собеседницу. — И о вашей тоже, — поспешно добавляю. — Только этиобстоятельства и заставили меня позвонить вам так поздно. Поймите меня,мадемуазель Дюверже.

— Я все понимаю, — отвечает Сибилла, — но все-таки ужеслишком поздно.

Давайте встретимся завтра утром.

— Необходимо встретиться сейчас, — заявляю я решительно. —Именно сейчас. Завтра может быть поздно.

— К чему такая спешка?.. — Сибилла явно колеблется,возможно, с кем-то советуется. — К чему такая спешка? — снова спрашивает она.

— У меня дело чрезвычайной важности, — настаиваю я.

— Хорошо, — наконец соглашается Сибилла. — Приезжайте прямосейчас.

— Спасибо. Я буду у вас через пятнадцать минут.

После этого я быстро набираю номер наших московских соседей.Слава богу, что разница во времени всего два часа, так что еще не очень поздно.

Трубку снимает наша соседка. Она знает мой голос.

— Зинаида Аркадьевна, добрый вечер. Вы уж извините, что ятак поздно.

Вы не могли бы позвать к телефону мою мать. Я никак не могук ней Дозвониться.

— Конечно-конечно, — говорит соседка. — У нас сегодня такоеслучилось… — Я в ужасе замираю. Неужели мать рассказала о похищении Илзе,несмотря на мой запрет? Тогда девочку могут не вернуть никогда. Если узнаетмилиция, все может рухнуть. — У нас сегодня кошка забралась в водосточнуютрубу, — продолжает соседка. — Хорошо, что ее вытащили оттуда пожарные.

— Да, — соглашаюсь я, утирая пот со лба, — конечно, этоужасно. Так вы можете ее позвать?

— Сейчас позову. — Соседка уходит к нам, а я снова утираюпот и чувствую, что у меня дрожат руки. Хорошо еще, что меня не донимает мойкашель.

Наконец трубку берет моя мама. Господи, сколько ей пришлосьпережить. И сколько еще предстоит.

— Мама, это я, здравствуй, — говорю я.

— Здравствуй. — Она понимает, что нельзя упоминать об Илзепри соседях.

— Мама, у нас мало времени, — объясняю я. — Если завтра Илзеотпустят, ты должна сразу забрать ее и уехать к своей подруге. Ты помнишь, гдеживет твоя подруга, тетя Клава?

— Конечно, помню. — Мать действительно должна все помнить.Клава — младшая сестра хозяйки дома в сибирском селе Старые Галки. Когда мы тамжили, мама с Клавой очень подружились и потом часто ездили друг к другу вгости: Клава к нам, а мама к ней, в Витебск. Витебск — это в Белоруссии, такчто виза не нужна, достаточно взять билеты на поезд.

— Как только Илзе вернется домой, бросайте все и уезжайте.Ты меня поняла? Как только она придет домой…

— Я все поняла. — Мама явно хочет меня спросить, почему ятак уверен, что Илзе придет домой. Она хочет об этом спросить — и не может,соседка, очевидно, стоит рядом.

— У тебя все хорошо? — спрашивает мама.

— Да, все хорошо. Илзе отпустят домой, можешь несомневаться, — говорю я таким тоном, словно девочка стоит рядом со мной.

— До свидания. — Мама — очень сильный человек. Мне часто нехватает такой силы воли.

— Мама! — кричу я. — Я тебя очень люблю!

— Я тебя тоже, Эдгар, — отвечает она, и я понимаю, что она струдом сдерживается. — Береги себя. До свидания.

Я вешаю трубку и наклоняюсь — жуткий кашель раздирает моилегкие. Мне кажется, что я вот-вот задохнусь. Кое-как достаю платок, рассыпаюлекарство.

— Вам плохо? — слышу участливый молодой голос.