— О! Мадам, я теперь не бог весть что, тень самого себя, бледное подобие.

И произнес страшные слова:

— Я безработный.

Анриетта содрогнулась. Она приготовилась к встрече с биржевой акулой, крутым менеджером, богатеньким парнем с Уолл-стрит, а к ней пришел нищий голодранец. Она повернулась, чтобы получше его рассмотреть. Облысевший, потускневший, обрюзгший, потухший. Амеба. Она постаралась преодолеть отвращение.

— А что случилось? Вы прежде были таким бойким, способным и безжалостным молодым человеком…

— А сейчас я не более чем плавающая в океане медуза, мадам. Я встретил самого дьявола!

Анриетта перекрестилась и приказала ему не произносить больше это страшное слово в святом месте.

— Тем более что его не существует! Только у вас в голове.

— О нет, мадам! Существует… Он носит легкое платье, у него две длинные стройные ножки, тонкие запястья с голубыми прожилками, две крепкие маленькие грудки, язычок, призывно облизывающий губы. Ох! Эти губы, мадам, кроваво-алые губы, привкус ванили и клубники, маленький животик поднимается, опускается, опять поднимается, круглые соблазнительные коленки, у меня от нее огонь зажигался в чреслах… У меня дыхание обрывалось, когда я смотрел на нее и вдыхал ее запах, я ходил за ней как приклеенный, часами ее ждал… Взгляд у меня, видно, был тогда как у олигофрена, который смотрит на сверкающий огонек, который то приближается, то удаляется, а потом опаляет дурака, и тот погибает. Меня захватила невыразимая страсть. Я стал грезящим наяву маньяком, меня спалила похоть, я думал только об одной штуке, и тут, мадам, я могу показаться вам грубым, вы будете шокированы, но вы должны понять, в какую пропасть я скатился, я больше не думал ни о чем, кроме как… дотронуться руками, лицом, губами до сладостного куста, источающего сок подобно спелому фрукту…

Анриетта вскрикнула, эхо разнеслось по церкви. Шаваль посмотрел на нее и медленно покачал головой.

— Теперь вы поняли, мадам? Ощутили всю глубину моего горя?

— Но это невозможно! Невозможно так потерять голову из-за…

— Из-за недозрелого персика нимфетки? Увы, можно! Потому что я первый вложил меч в эти драгоценные ножны… Ее вагина ублажала мой член с мастерством и умением старой, опытной и развратной шлюхи. Она доводила меня до изнеможения, заглатывала член, как прожорливая глотка, всепоглощающая влажная воронка, а когда я уже был готов отдать Богу душу, девчонка останавливалась и смотрела мне в лицо невинными глазами, чтобы удостовериться, что я на грани… Я умолял ее не останавливаться, закатив глаза и высунув язык, как умирающий от бешенства пес, горло горело огнем, член, казалось, вот-вот лопнет… Она смотрела на меня холодным безразличным взглядом, бесконечно спокойная, и требовала еще денег, еще один топик «Прада», еще сумочку «Витон», и я шептал, задыхаясь: «Все что хочешь, все что хочешь, дорогая!» — лишь бы она вновь продолжала так чудесно двигаться вверх и вниз по моему члену, смачивая его своими соками, вытягивая наслаждение капля за каплей, мадам, капля за каплей, словно она была в печи и это был единственный источник, чтобы утолить жажду, она медленно давила своим органом на мой, который уже ничего не мог, и она делала с ним все что хотела, пока окончательно не добивалась своего, и тогда бросалась в финальную атаку, распиная меня наслаждением внутри ее нежной и упругой плоти и вынуждая отдавать Богу душу…

— Вы осмеливаетесь говорить о душе и о Боге! Ну, вы и богохульник!

— Так она моей душой и манипулировала! Я могу вам точно сказать, — прошептал он, перенося вес тела с правой коленки на левую на жесткой деревянной приступке. — Эта девчонка — ей ведь не было и шестнадцати! — эта девчонка даровала мне встречу с Богом в своем органе-удаве, я заглянул в глаза ангелам и услышал пение архангелов. Я лучился счастьем, источал сладострастие, я летал, я владел всем миром, я растекался лужицей от наслаждения, и когда я взрывался внутри нее, я попадал прямиком в рай! А потом, потом… я становился простым смертным, слетал с небес на землю, в грязь, пытаясь лизнуть напоследок небеса, стремительно удаляющиеся от меня, а девчонка, насытившись моей кровью, подстерегала меня, чтобы получить полагающуюся ей военную добычу. И если я забывал что-нибудь, туфельки или конвертик с деньгами, она обдавала меня холодом и отказывалась от встреч до тех пор, пока я не сложу к ее ногам все трофеи… И к тому же лишала меня каких-нибудь маленьких радостей, чтобы наказать за то, что я заставил ее ждать.

— Кошмар какой! Эта девчонка просто маленькая потаскуха! Вам обоим гореть в аду.

— О нет, мадам, то было несравненное счастье… У меня буквально крылья выросли, я был счастливейшим из людей, но увы, счастье длилось недолго. Когда мой член начинал твердеть и я вновь принимался клянчить разрешения на въезд, она щелкала крепким язычком по нёбу, сверлила меня холодным взглядом и спрашивала: «А что ты мне за это дашь?» При этом она красила ногти или подводила ясный глазок серым карандашом. Она была ненасытна. А я между тем работал все меньше и окончательно запутывался. Играл в карты, в лото, в рулетку, а поскольку мне не везло, я начал воровать деньги в кассе моей фирмы. Махинации с чеками и так далее. Сначала маленькие суммы, потом больше и больше… так я и погорел. Погорел напрочь — мало того что потерял место, так еще и лишился рекомендаций. Мое резюме можно выбросить в ближайшую сточную канаву.

— Скажите, несчастный грешник, вы, надеюсь, больше не виделись с этой малолетней Далилой?

— Нет. Но не по моей инициативе! Я бы на карачках приполз, если бы она меня позвала!

Он опустил голову. Вид у него был жалкий.

— Ей все надоело. Она сказала, что физическую любовь явно переоценивают… Что ей это больше не интересно. Вечно одно и то же, туда-сюда-обратно, она от этого скучает. Она на мне отточила свое оружие. Изучила военные приемы, поняла, что ее тактика работает. И наш с ней роман свела до уровня контрольного теста. И не задумываясь бросила меня под предлогом… что я стал приставучим. Она твердила это непрерывно: приставучий! Она же все-таки такая юная. Я напрасно предлагал ей тысячу разных вещей: забрать кассу, совершив ограбление века, уехать в Венесуэлу, соблазнял бриллиантами и изумрудами, личным самолетом, гасиендой на море, кораблями с грузом вещей «Прада»… Мы оба на бережку синего теплого моря в шезлонгах, а нам прислуживает бой в набедренной повязке…

Анриетта пожала плечами:

— Какая банальность!

— Именно этими словами она мне и ответила, — сказал Шаваль и скорбно склонил голову, словно желая почтить память своего несчастья. — Велела мне вернуться к работе в конторе, а у нее другие планы. Она отлично развлеклась, научилась доводить мужчину до неистовства, пополнила гардероб — и на этом все! Она захотела пробиться в люди сама, без помощи «мужской пиписки, этой жалкой сосиски».

Анриета так и подскочила на месте.

— И при этом ей еще не было шестнадцати! — измученно вздохнул Шаваль.

— Боже! Что нынче за дети!