– Спустя три года после свадьбы и за полгода до ее смерти. Бизнес не поделили? Она знала ваши тайники, могла выдать.

Молчание… тягучее, приправленное робким любопытством и готовым вырваться наружу ужасом.

– На мысль вас натолкнула игра «Поиск», верно? Вы ведь некоторое время участвовали, причем активно. А что, очень даже современно. Заложить тайники, отметить координаты, а по прибытии товара сбросить эти координаты SMS-сообщением. Просто и технично, в рамках взрослой игры в сокровища.

– Фантазия у вас больная, – Василий вытер руки о джинсы, жест знакомый, характерный, свидетельствующий об испытываемом Васькой волнении. У него с детства при малейшем волнении руки потеют.

– Вы вышли из «Поиска» около трех лет назад. Точка, о которой вы так старательно рассказывали Льву Сергеевичу, находится с другой стороны дома, я проверял. Той самой ночью, когда была гроза, вынудившая вас предпринять незапланированную прогулку к болоту, у Татьяны случилась ломка, серьезная, такая, что еще немного, и она, не выдержав, рассказала бы семье о своих грехах и заодно о ваших. А в тайнике как раз очередная посылка, вы хотели забрать ее чуть позже, перед отъездом в город, но Татьяна не могла ждать, верно? И вам приходится идти к тайнику… где-то на середине пути, полагаю, вы заметили слежку, испугались и решили перенести товар в дом. Думаю, здесь его и отыщем.

Долго искать не пришлось, хотя, честно говоря, Игорь до последнего надеялся, что искать вообще не станут, очень уж это на блеф походило. Оказалось, не блеф, а еще один кусок чужой тайны. Искал не Петр и не конопатый участковый – трое ребят спортивного вида, молчаливых и профессионально-дотошных. Бехтерин сначала удивился их появлению, а потом понял: приехали вместе с Петром, но до последнего момента сидели в машине. Им не пытались мешать, протестовать или требовать подтверждения законности производимого обыска. О законности никто и не вспомнил, все ждали результата. И Игорь ждал. И радовался, что переданный Сашкой нож вывез из дому, спрятал в сейфе Дедова кабинета. А вот Васька героин не вывез. Прозрачный полиэтиленовый пакет и белый порошок.

– О боже! – Тетушка Берта густо покраснела. – Васенька…

– Это не мое, – поспешно открестился Василий. – Пусть докажут, что это мое, у нас не дом – проходной двор, кто угодно мог подбросить. И Марту я не убивал. Мы развелись и точка. Зачем мне ее убивать?

– Затем, что она знала расположение тайников… затем, что могла рассказать Ивану Степановичу Бехтерину, чем вы занимаетесь. Затем, в конце концов, что по ее возвращении домой выплыла бы правда с побегом, это весьма осложнило бы ваши отношения с семьей.

– Да насрать мне на семью! – Васька, наконец, вспылил. – Глубоко и давно! Праведники, мать их… кругом одни праведники, один я – паршивая овца в стаде. Или баран? И как последнего барана подставили. Может, скажешь, что и Деда я?

– Ты, – кивнул Петр. – Ты знал, у кого в доме есть кокаин. Ты знал, что Иван Степанович имеет привычку пить коньяк… скажем так, в одиночестве. И про сердце слабое догадывался. И дверь запер, а потом открыл.

– Коварный, однако, – Васька встал, медленно, угрожающе. – И всюду успел, и никто меня не заметил. А зачем мне Деда убивать, не скажешь?

– Скажу. Скорее всего, у него появились подозрения и…

– И в задницу его подозрения, и твои тоже. Невыгодно мне было от старика избавляться, пока жив был – деньги давал, а теперь ни эта стерва, ни братец мой, полагаю, традицию не продолжат.

– Зато на свободе, – возразил Петр. – Полагаю, докопайся Иван Степанович до истины, он бы предпринял некие действия, которые вряд ли пришлись бы вам по вкусу. Кстати, на Любовь Бехтерину тоже вы напали.

– А ее-то за что?

Васькина улыбка настораживала. Неуместно. Бесшабашно. Будет драка, причем скоро. Предупредить? Кого? Васька все-таки брат, а Петр – чужой, пришелец, который взялся обвинять, и, по правде говоря, обвинения эти поражали голословностью.

– Скорее всего, увидела что-то, не предназначенное для посторонних глаз, вы думали припугнуть, а едва не убили. Кстати, чистосердечное признание и сотрудничество со следствием в значительной мере…

Договорить Васька не дал, ударил снизу, резко, без размаха, но костляво-нескладный Петр перехватил руку, вывернул, вытянул, вынуждая Ваську выгибаться.

– С-сука ментовская… отпусти!

– Потом, – пообещал апостол. – После суда, а теперь ты задержан.

– Н-на каком основании? – Васька попробовал дернуться, но лишь зашипел от боли.

– Пятнадцать суток за хулиганство, потом – за нападение на сотрудника правоохранительных органов, находящегося при исполнении служебных обязанностей… а дальше будет видно.

Болезнь появилась со слабости и головокружения, приправленного легкой тошнотой. Отчего-то эти признаки вызвали у маменьки странную раздражительность и совсем уж непонятное нежелание видеть доктора. Маменька ссылалась на несвежую пищу, перемену погоды и Настасьину впечатлительность. Самой же Настасье было все равно, короткие сны и беспомощная явь, когда нет ни сил, ни желания поесть. Впрочем, голоду удавалось пробиться сквозь оцепенение, и Настасья ела, чтобы вновь упасть в вязкую темноту снов.

Постепенно они становились все более долгими, заполоняющими все время, а пробуждения – реже и короче, они оставались в памяти отдельными картинками, иногда бледными и завораживающе-тонкими, вычерченными кистью на китайском шелке, иногда резкими и яркими, как те, что на греческих амфорах, иногда…

– Затруднительно поставить диагноз. – Жесткое прикосновение чужих рук было неприятно, и Настасья сделала попытку оттолкнуть, но тот, кто держал, ощупывал, касался кожи холодным железом, был сильнее.

– Несомненно, болезнь носит нервический характер.

– И как ее лечить? – Этот голос Настасья узнала сразу. Коружский. И еще больше расстроилась.

– К сожалению, современная медицина не способна эффективно лечить заболевания подобного рода. При некотором буйстве рекомендуют пациентам опиум, но она спокойна.

– Слишком спокойна! Вы что, не видите, в кого она превратилась? Да она умирает…

– Боюсь, что так. Но увы, помочь ей не в моих силах. Только Господь…

Что именно должен был сделать Господь, чтобы она выздоровела, Настасья не услышала, провалившись в очередной тягостно-долгий сон. Кто-то пел ей колыбельную… непонятные слова, чужой язык… красиво, будто кто рисует по воде, разгоняя зеленовато-бархатные волны, которые спустя мгновение смыкаются, стирая малейшие следы рисунка. Еще немного, и Настасью тоже сотрет, утянет в суетливую водяную муть, обнимет, окрутит толстыми стеблями, уложит на дно.

– Я не убийца, сударыня. – Снова Коружский, голос его выводит из сна, раздражает, хочется кричать, а сил нет. – Я человек, обыкновенный человек с обыкновенными пороками, коих у каждого без меры. Не стоит перекладывать на меня собственную вину.