Я бережно сложил записку, сунул ее в карман и вышел из комнаты. Спустившись на второй этаж, я постучался к профессору.

– Да-да, заходи! – тотчас раздался голос моего патрона.

Профессор, как я и думал, лежал в постели и при свете бра просматривал испанскую «El Mundo».

– Какие у вас планы на завтра? – спросил я, переступив порог.

– Никаких! – ответил профессор, перелистывая страницу. Он пребывал в хорошем настроении, демонстрируя неожиданную раскрепощенность и расслабленность, какую можно наблюдать у делового человека, уставшего от работы и вдруг решившего махнуть в отпуск. – Мне все надело. Наша русская красавица никого не заинтересовала, так пусть им будет хуже, этим пресыщенным испанцам! Завтра я отдыхаю. Буду валяться в постели до обеда, а потом схожу в кабачок и закажу астурийскую фабаду… – Профессор кинул газету на пол, снял очки и весело посмотрел на меня. – Ты знаешь, юноша, что такое астурийская фабада? Это томленая белая фасоль с салом и множеством различных колбасок. Язык проглотить можно… А что? У тебя есть какие-нибудь предложения?

– Нет, никаких, – ответил я и вышел из комнаты. «Ладно, – подумал я. – Не буду я заколачивать гвоздями его дверь. Он и так никуда не пойдет утром».

Я вернулся к себе и повалился на кровать. Минут пять я напряженно думал о том, что с таким грузом мыслей и ожидания заснуть решительно невозможно, но вдруг заснул и до пяти утра спал крепко и спокойно, без сновидений – в полном небытие и одиночестве.

Я проснулся, когда рассвет едва занялся и над горизонтом всплыли облака, округлые, наполненные рубиновым светом, словно спелые виноградные грозди. Энергия клокотала во мне, как кипяток в чайнике, я чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Спускаясь по лестнице, я услышал звучный профессорский храп и подумал, что неплохо бы встретить Яну да привезти ее сюда, как раз к тому моменту, когда профессор проснется. И позавтракать втроем, в тесной милой компании, и раскрыть все карты, и расставить все точки над «i».

Утро было прохладным, свежим, зато небо очистилось от облаков, и предстоящий день обещал быть теплым и солнечным. Я быстро поймал такси. Машина понеслась по широкому шоссе в центр города. Я опустил стекло, чтобы почувствовать лицом бодрящий прохладный ветер. С каждым мгновением мы с Яной становились ближе друг к другу, и душа моя расцветала и наполнялась чем-то большим, волнующим и светлым, как бывает, когда из тесных и душных кварталов города вдруг неожиданно выходишь на край высокого обрыва, и повсюду, куда ни кинь взгляд, – безграничное, чистое, пронзительно голубое море, и от этого зрелища захватывает дух, и замирает сердце, и хочется раскинуть руки в стороны и закричать…

Я думал о том, какие слова скажу ей при нашей встрече. Конечно, я буду волноваться, как мальчишка на первом свидании, но меня ничуть не беспокоило, что Яна заметит мое волнение. Наверняка она сейчас испытывает те же чувства, что и я, и с нежностью вспоминает вчерашний день.

У дворца Каса-де-Сиснерос мы попали в пробку. Поток машин, подобно сдавленной с боков лаве, медленно пробивался к центру города, мерцая красными огнями габаритов и тормозных сигналов. Я барабанил пальцами по панели и потихоньку начинал волноваться. Времени оставалось не так много, а ехать еще прилично. Успеть бы купить букет… Как только я вспомнил о букете, так сразу понял, что абсолютно не представляю, какие именно цветы и в каком сочетании смогут выразить всю гамму моих чувств к Яне. Надо будет посоветоваться с цветочницей, объяснить ей, что букет предназначается очень милой, очень нежной, очень ласковой девушке.

– Сколько людей! – покачал головой водитель, прикуривая от зажигалки и выпуская дым в окно. – Студенты, рабочие, строители… Всем надо в город. На окраинах они просто люди: кушают, спят, пьют вино. А здесь они превращаются в штатные единицы, в соискателей вакансий, в волонтеров… Вы тоже на работу?

– Как вы думаете, мы здесь надолго застряли? – спросил я.

Водитель словно вспомнил, где он находится и что от него требуется. Он громко кашлянул, высунул руку в окно и, размахивая ею, стал довольно рискованно перестраиваться в крайний ряд. Потом мы неслись по узким улочкам, по утопающим в зелени аллеям, неожиданно и круто сворачивали, проезжали мрачные дворы, где, как мне чудилось, попахивало кровью и дымом инквизиции.

К станции Аточа мы подъехали за десять минут до прибытия электрички. Пока я разобрался, где находится третья платформа, прошло еще минут пять. У первой попавшейся цветочницы я купил то, что у нее было, – букет роз, и побежал к платформе. Навстречу мне теплой душной массой двигалась толпа пассажиров. Спасая букет, я пробивал себе путь плечом, бесцеремонно расталкивая всех подряд, ударяясь коленями о дипломаты, сумки и саквояжи, увертываясь от возмущенных взглядов и ругательств. Но, как всякий целеустремленный человек, я видел только две достойные субстанции: себя и конечную цель, и потому воспринимал окружающих меня людей приблизительно так же, как ветви деревьев в густом лесу.

Я выбрался из подземного перехода и оказался в самом конце платформы. Как раз в этот момент электричка с ярко-красной крышей и белыми полосами по бортам, придающими ей иллюзию стремительного и беспрерывного движения, с грохотом и лязгом влетела в зону станции и стала со свистом тормозить. Мимо меня проносились заполненные под завязку вагоны, мелькали окна со светлыми пятнами лиц – десятки, сотни лиц! Я понял, что шестой вагон уже промчался мимо меня и остановится где-то посреди платформы. Я побежал по краю платформы, словно соревнуясь с электричкой… Наверняка Яна стоит в тамбуре, смотрит в окно и от волнения покусывает губы. О чем она думает? О том, каким я ее встречу и не заметит ли она на моем лице сожаления о вчерашнем дне?

Милая моя, ненаглядная! Как бы я хотел, чтобы ты успела увидеть меня на платформе с букетом роз, и с твоей души сразу бы упал камень сомнений. Но если твой взгляд все-таки не выхватил меня из толпы пассажиров, заполонивших платформу, то потерпи еще немного, не терзай душу вредными и пустыми мыслями… Еще чуть-чуть, еще минутка, и откроются двери, и ты выйдешь на платформу, и я…

Потный, скользкий, как скаковой конь, толстяк вдруг встал на моем пути, и я со всей дури налетел на него. Будь он чуть полегче, катиться бы ему кубарем по платформе, как пустой банке из-под пива, попавшей под чей-то ботинок. Толстяк от моего торпедирования лишь содрогнулся да попятился спиной, раскрывая большой рот. Я не успел извиниться; толстяк выкрикнул что-то непереводимое, словно возопил по случаю очередного гола, забитого любимой командой, и вслед за этим произошло что-то жуткое. В первое мгновение мне показалось, что обиженный мною пассажир превратился в чудовище и рявкнул на меня с оглушительной громкостью реактивного двигателя, от чего содрогнулась платформа под моими ногами.

А потом я увидел огненный шар, который вырвался откуда-то из середины электрички и, смешиваясь с клубами черного дыма, заполнил собою весь мир. Жестокий удар повалил меня на асфальт платформы; толстяк вместе с рюкзаком тотчас рухнул на меня. Я почувствовал удушливый запах гари. Со всех сторон раздались истошные вопли и крики; отвратительно, страшно, срывая голосовые связки, рядом визжала какая-то женщина. Я попытался подняться на ноги и стал отталкивать от себя толстяка. Тот грузно перевернулся на живот, и я увидел, как из его рта вязко, словно кисель, льется кровь.