– Это он, – шепнула она мне и приложила палец к губам. – У него оружие… Молчи…

Арапчонок, судя по тому, как вибрировала и дрожала дверь, принялся колотить по ней ногами. Я подумал о том, что это был удобный случай, и без особых усилий можно было разоружить этого злого юношу. Но Яна словно прочитала мои мысли и отрицательно покачала головой.

– Хватит стучать! – крикнула она, и стук тотчас прекратился.

– Открой!! Что ты там делаешь?! – отозвался арапчонок из-за двери, но Яна не поняла испанскую речь и вопросительно взглянула на меня. Я коснулся губами ее ушка и шепотом объяснил, что ее телохранитель желает войти внутрь. Яна покусывала губы, но вряд ли происходящее сильно ее беспокоило. Скорее, она воспринимала ситуацию как некую забаву, веселую игру для нервов.

– Я хочу спать, – ответила Яна.

Арапчонок в свою очередь не понял русской фразы. Меня смешило это нелепое общение, и я через силу сдерживался, чтобы не повторить слова Яны по-испански. Это было бы очень смешно.

Яна стояла посреди комнаты, озиралась по сторонам и не знала, что предпринять, дабы спасти меня от своего промокшего и буйного телохранителя. По ее блестящим глазам и оживленному взгляду, в котором уже можно было различить тлеющее озорство, я понял, что она созрела для авантюры. Да простит Яна мою бестактность! – я стянул с топчана одеяло и разворошил постель, выдергивая простыню и пододеяльник. Не надо ничего придумывать, все уже придумано!

Яна, сведя брови к переносице, смотрела, как я скручиваю и связываю узлом импровизированный канат. Потом она оглядела себя. Длинная черная юбка, в которой она была, вполне подходила для лазанья через окно. Я привязал конец каната к ножке кровати. Яна взялась за него, села на подоконник, свесила вниз ноги.

В двери что-то заскрежетало. Кажется, арапчонок пытался просунуть в щель лезвие ножа и подцепить им крюк. Знал бы кто, как мне хотелось распахнуть дверь и огреть кучерявую голову томиком Данте! А лучше – чем-нибудь потяжелее!

Яна спускалась легко и, по-видимому, не без удовольствия. Мне было приятно осознавать, что этот маленький аттракцион придумал я. «Тебе бы со мной на Крымские скалы, в Форос!» – подумал я, наблюдая за тем, как девушка ловко находит кончиками туфлей щели в стене.

Ее телохранитель тем временем угомонился и притих за дверью, но не спустился вниз, в противном случае я бы услышал стук его шагов. Яна благополучно добралась до земли и помахала мне рукой. Я затолкал бутылку с остатками вина в один карман, конфеты – в другой, и полез в окно. Кот, склонив голову набок, пялился на меня пронзительно-желтыми, до предела изумленными глазами, будто я был наглой, жирной мышью, научившейся лазать по стене дома. Он даже попробовал перекусить канат, но я, к счастью, уже встал на землю.

– Ты читаешь Дантов «Ад». Тебя волнует эта тема? – спросил я, когда мы зашли в рощу и сбавили темп, чтобы отдышаться.

– Нет, – уклончиво ответила Яна, пряча глаза. – Почему она должна меня волновать?

– Ты совершила тяжелый грех.

Еще вчера Яна ответила бы мне грубостью и залепила бы пощечину. Сейчас она простила мне бесцеремонное вмешательство в ее личную жизнь. Некоторое время она думала, как ответить, и смотрела себе под ноги.

– Что ж, попаду в ад, и мне перепадет больше любви, – произнесла она, срывая оливковую ветку с набухшими почками.

– Ты, девонька, не путай ад с раем, – возразил я.

– В аду грешники жегомы огнем любви, – спокойно ответила Яна. – И вообще, смерть делает нас личностями.

– Ты что ж, ни о чем не жалеешь? Не раскаиваешься? – возмутился я и, остановившись, взял Яну за плечи. Она упорно смотрела себе под ноги.

– А почему я должна раскаиваться? Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение.

– Чего-чего??

– Однажды Александр Македонский беседовал с древними иудейскими мудрецами, – бормотала Яна. – Царь спросил: «Что мне сделать для того, чтобы жить?» – «Ты должен умертвить себя», – ответили старцы.

– Слушай, малыш! Где ты этой галиматьи начиталась?

– Нигде, – теряя терпение, ответила Яна. Я видел, что этот разговор ей очень неприятен, но не мог остановиться.

– Тебе это вдолбили врачи?

– Никто и ничего мне не вдалбливал! Моя жизнь, как хочу, так и распоряжаюсь ею.

– Ошибаешься, солнышко! – запальчиво ответил я. – Жизнь – это не твоя собственность. Бог дал ее тебе во временное пользование, и когда посчитает нужным, заберет обратно. С его добром надо обращаться бережно, хранить его в исправности и порядке!

– Значит, мне попалась бракованная жизнь! Такая же, как твоя машина! Видела я, как бережно ты с ней вчера обращался!

– Да, – согласился я. – Машина мне попалась хреновая. Но сравнение твое неудачное, потому что машину сделали люди.

Мы пошли дальше – молча. Яна чуть впереди, я за ней. Роща была пропитана медовым запахом зарождающихся цветов. Влажная почва пружинила под нашими ногами. Я поглядывал на Яну и понимал, что мои слова остались в ее душе и сейчас проделывают в ней серьезную работу.

Роща закончилась, и мы вышли к винограднику. Он тянулся узкой зеленой полосой, словно изгородь.

– Я тут никогда не была, – сказала Яна, прислушалась и подняла руку, обращая мое внимание на какой-то звук. Я только сейчас услышал мерный шум падающей воды. Словно сговорившись, мы быстро пошли по каменистой осыпи на звук. Яна торопилась, не позволяя мне обогнать ее. Она напоминала туристку: ее пароход отправлялся через несколько минут, а достопримечательностей, которые надо было увидеть, оставалось еще много.

Мы спустились к водопаду. Из широкого каменного желоба, похожего на огромное седло, лилась чистая вода. Падая на груду позеленевших булыжников, поток разбивался, во все стороны летели брызги, которые в солнечных лучах превращались в радугу. Очарованная этим зрелищем, Яна замерла; вдруг она скинула туфли и, балансируя на скользких камнях, пошла к водяному потоку, похожему на хрустальный столб.

Я сел на траву, поставил перед собой бутылку, разложил конфеты. Казалось, Яна забыла о моем существовании. Каким-то чудом удерживаясь на камнях, она протянула руки, подставляя их под поток. Ополоснула лицо, запрокинула голову, посмотрела на небо… Меня охватил необъяснимый, бурный, как водопад, восторг. Я отхлебнул из горлышка и повалился на спину. Эйфория, неземное умиротворение услащали мою душу. В моем сознании прыгали солнечные зайчики… На свете не было ничего иного, кроме неба, солнца и нас с Яной. Она была необыкновенно дорога мне, эта девушка. Мне представлялось, что мы знакомы с ней десятки лет, и не было в ней ничего, что омрачало бы мое настроение или заставляло терзать ум; ведь Яна была необыкновенно проста и понятна, даже если брать во внимание ее размышления о жизни и смерти. Все это лишь чудачество, неосознанное повторение чьих-то мрачных умозаключений, выводов обездоленных, несчастных и убогих философов… Ей, юной, никогда самой не прийти к ним, никогда не понять их. Вершина ее понимания бытия – это стихи Лембита Веллса. Но кто же для нее этот человек – кумир, властитель чувств и страстей? Или… или…