Написание картины для алтаря церкви Святого Варнавы заняло гораздо больше времени, чем он предполагал, и дело было не только в ее огромных размерах, но и в том, что непреклонная воля заказчика сковывала его кисть. Было трудно возвращаться к стилю, который он давно уже оставил позади, а вернее, вообще никогда им не пользовался. На ум ему сами собой приходили некоторые детали из недавнего прошлого. Вот два ангела раздвигают тяжелый темно-красный занавес, обрамленный горностаем, перед сидящей на троне Мадонной, будто собираются дать представление. Так обычно начиналось действо на сцене в доме на виа Ларга. Два других ангела демонстрируют зрителям гвозди и терновый венец — символы Христовых мук. Конечно, это была не столь уж изощренная символика — он был способен и на большее — но от него требовали простоты и понятности, так что сойдет. На левой стороне картины Сандро поместил святого Варнаву, поднявшего руку для благословения и повернувшегося к святому Августину, который вроде бы и не обращает на него никакого внимания, так как сосредоточенно пишет что-то в своей книге. Рядом с Августином стоит святая Екатерина, которая взирает на Марию. Справа расположилась группа святых — Иоанн Креститель, Игнатий и архангел Михаил. Никаких отклонений от строгой симметрии — и никакой жизни. Все неестественно, зажато, сковано. Сандро словно задался целью написать картину, в которой ничего бы не оставалось ни от его прежнего стиля, ни от всех достижений флорентийских художников.

Но все-таки работа над алтарем захватила Сандро, как захватывает стремление создать что-то новое, отклоняющееся от прежнего. Жаль, конечно, что это новое он искал в уже преодоленном. Его отдаление Лоренцо воспринял спокойно — уж он-то знал неверность человеческой натуры. К тому же у него и так хватало забот, чтобы беспокоиться о состоянии духа живописца. Сначала свадьба Пьеро, потом посыпавшиеся словно из рога изобилия несчастья: смерть жены и дочери Луиджины, обострение наследственной болезни, которую бессильны были излечить самые искусные врачи. Но никто не снимал с него городских дел, и все ожидали от него правильных решений, хотя и поносили при этом на всех перекрестках. Такова несправедливость жизни!

Сандро пытался оправдать свое отдаление от Лоренцо тем, что ему в гораздо большей степени приходится считаться с отношением к нему горожан. Великолепный при всей критике, обрушивающейся на него, все-таки остается Медичи, и этого у него никто отнять не может. При случайных встречах с прежними друзьями Сандро чувствовал, что и их охватило какое-то беспокойство, что Платон и у них отошел на задний план, что многие из них также обратились к трудам отцов церкви, пытаясь найти в них объяснение происходящему. Лоренцо с его безошибочным инстинктом чувствовал, что на сей раз речь идет о гораздо большем, чем недовольство его образом жизни. Подобное недовольство его предки и он сам в большинстве случаев успешно устраняли, потакая толпе, подкупая ее празднествами и зрелищами. Сейчас происходило нечто другое. Многие стали искать примирения с Церковью, даже Пико делла Мирандола, труды которого порицались Ватиканом, встал на этот путь и готов был отказаться от прежних «заблуждений». Новые веяния в Риме давали основания предполагать, что Церковь рано или поздно исправится и отбросит прочь все то, что отталкивало от нее верующих. Все теперь жили в предчувствии, что вот-вот что-то должно случиться — то ли светлое и радостное, освобождающее всех от какого-то чудовищного гнета, то ли темное и страшное, как грозные видения Апокалипсиса.

Неслучайно Сандро, прервав на время работу над алтарем для церкви Святого Варнавы, написал «Благовещение». В картине в соответствии с новыми требованиями не было ничего лишнего: почти пустая комната с виднеющимся за окном садом. В нее стремительно врывается ангел, упавший на колени перед Марией, которая в испуге отшатнулась от конторки с открытой на ней книгой и одновременно наклонилась к ангелу, чтобы услышать то, что он ей скажет. Многие в городе ждали благой вести о том, что скоро все изменится к лучшему, наступит покой и страсти улягутся. Это и пытался отразить Сандро в своей картине. Но от других его произведений, в том числе и от алтаря святого Варнавы, эта картина отличалась тем, что в ней самой покоя как раз и не было — наоборот, чувствовались какие-то неустойчивость и смятение. В этом, пожалуй, и можно было обвинить Сандро, ибо тема Благовещения всегда писалась живописцами без всяких там драматических жестов. Но упрекать его в этом было некому, все были заняты своими делами, и в душе у многих было такое беспокойство, что до предчувствий других не было дела.

Неизвестно, что вдруг породило страх перед будущим у граждан пока еще благополучного города Флоренции. Пресловутая склонность горожан верить разного рода предзнаменованиям, столь поражавшая иноземцев? Пророчества, что вот-вот сбудутся предсказания Апокалипсиса? Деяния пап и их присных, порочащие Церковь, которая должна была печься о душах пасомых? Родившись где-то в низах, среди ремесленников в беднейших приходах города, страх ширился и постепенно захватывал и тех, кто, казалось, не верил ни в Бога, ни в дьявола, преклоняясь перед языческими философами и поэтами. Лоренцо начал слагать хвалебные гимны Господу, зиждителю и повелителю Вселенной. Фичино будто потерял интерес к своей академии и реже стал взывать к авторитету Платона для подкрепления своих тезисов, а его вилла — перестала быть прибежищем «еретиков» всех мастей. Полициано сожалел о написанных в молодости стихах и при случае заявлял, что с радостью собрал бы их и сжег; впрочем, ему верили меньше всех новообращенных. Даже мудрейший Пико вдруг заявил, что отвергает поэзию, ибо, как он убедился, она лишь развращает души. Флоренция будто очнулась от чар, доселе насылавшихся на нее «идолопоклонниками», и готова была броситься в противоположную сторону, покаяться и понести заслуженное наказание.

Исподволь страх вполз и в мастерскую Сандро: смех и шутки стали редкими — не только потому, что число заказчиков резко убавилось, ибо воспоминание о том, что некогда он ревностно служил «идолопоклонникам», теперь отпугивало многих от дома на виа Нуова. Может быть, Сандро и не так грешен, как его ученые друзья, но лучше на всякий случай держаться подальше. Однако если быть откровенным, не только это лишало Сандро заказчиков: любителей античности в городе пока еще хватало. Однако стремление Сандро оживить прежнюю манеру письма, существовавшую до Джотто, было им непонятно: если живописец решил потрафить вкусам тех, кто возмечтал жить в прошлом, заниматься самобичеванием и рядиться ради спасения грехов в домотканые холсты, а не в бархат, то им с ним не по пути.

Оказалось, что недоброжелателей у Сандро немало, и теперь трудно было предугадать, с какой стороны можно ждать удара. Поэтому были все причины опасаться, что его «Мадонна с шестью святыми» может быть отвергнута, несмотря на его старания избежать всего, что можно было бы расценить как нарушение канонов церковной живописи. В его понимании они сводились к тому, чтобы выражение лиц было как можно постнее, одеяния как можно беднее, а колорит как можно мрачнее, ибо светлые краски, как он слышал, навевают верующим не покаянные, а игривые мысли. Трудно ломать себя, но, кажется, он все-таки преуспел: работа была в конце концов принята, более того, выражено пожелание, чтобы он написал еще четыре картины — разумеется, меньшего формата, — повествующие о жизни и деяниях святого Варнавы.