— Здесь, в цирке, у нас безотходное производство. Добро пожаловать на экскурсию в комнату утилизации, Хошико. Думаю, тебе там понравится!

Он заталкивает меня в комнату. Слышно, как снаружи щелкает замок. Я не сразу понимаю, где я, и почти ничего вокруг себя не вижу. Прежде чем я успокаиваюсь, проходит целая вечность. Наконец странный воющий звук, который, похоже, издаю я сама, затихает.

Усталость берет надо мной верх. Остаюсь только я, вернее, моя оболочка, которая ритмично раскачивается взад-вперед, как мертвое тело на канате.

Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя таким никчемным. Я привык к тому, что по утрам мать в своей огромной шикарной машине уезжает на работу. Я привык гордиться ею.

Министр по контролю за Отбросами. Я никогда не задумывался о значении этой должности. Я знал лишь одно: это что-то важное, но дальше этого мои мысли не уходили. Раньше я довольствовался тем, что родители моих друзей считали ее важной персоной.

Мы всегда посещали самые престижные футбольные матчи, в ресторанах нас всегда размещали за самыми лучшими столиками. Повзрослев, я просто не задумывался, почему. Да-да, именно так.

Было легче не знать этого.

В моей голове все еще звучат слова, которые вчера сказала Хоши: «Твоя мама мучает Отбросов, ты это знаешь? Она ответственна за смерти сотен людей, умирающих каждую неделю».

Она была права. Это правда.

На прошлой неделе я услышал, как она по телефону отдавала приказания: «Их численность увеличивается слишком быстро. Нам нужно сократить расходы, справиться с ситуацией». Что она на самом деле имела в виду?

Мне не нужно слишком много об этом думать. Сколько раз она говорила мне, что Отбросы на самом деле не люди, что у них нет никаких прав! Она утверждает, что на данный момент мы зашли еще недостаточно далеко. Она думает, что Отбросов нужно каким-то образом ликвидировать. Эту фразу я слышал от нее постоянно — на конференциях, на обедах, на семейных пикниках.

Публика восхищается ее жесткой позицией в отношении Отбросов. Вот почему ее считают идеальным кандидатом на пост лидера нации.

Я люблю мою мать.

Я любил мою мать.

Я больше не люблю ее.

Как мне любить ее после всего, что я видел? После всего, что узнал? Как можно любить ту, на чьей совести репрессии, преследования и страдания всех этих людей?

Ответ один: никак.

На мое детство, на всю мою прежнюю жизнь легло черное пятно. Когда я вглядываюсь в прошлое, оно кажется мне грязным и отвратительным.

Хорошо помню, как ее показывали по телевидению, на новостных сайтах Чистого Интернета. Как я тогда радовался!

Бывало, я прятался за дверью ее кабинета, чтобы исподтишка пошпионить. Думаю, она прекрасно знала, где я и что делаю, и что подглядываю в щелочку, пока она звонит по важным делам.

«Министр Бейнс. Код доступа 14986». Моя мать произносила эти слова всякий раз, когда звонила журналистам или какому-то важному лицу. Она вбивала эти цифры в компьютер, когда сообщала СМИ некую важную правительственную информацию. Секретный код, подтверждающий ее личность.

Считалось, что эти цифры никому не известны. Даже ее семье. Тем не менее я знал их. Думаю, ей следовало быть осторожнее, но она доверяла мне. И правда, какие могут быть меры предосторожности в отношении родного сына?

В моей голове начинает зарождаться идея. Нет, не о том, как спасти Хошико. О том, как быть услышанным. Сделать то, что следовало устроить давным-давно. Подняться во весь рост и высказаться.

В комнатушке, где меня прячут, почти ничего нет. Электрический чайник. Письменный стол. Компьютер.

— Джек, скажи, этот компьютер подключен к Сети?

— Конечно. Почему ты спрашиваешь? Хочешь посмотреть на себя? Тогда давай, включай. Ты теперь знаменитость.

— Значит, мы можем выйти в онлайн?

— Можем. А что?

— Просто мне в голову пришла одна идея.

Я не помню свою мать. Но всякий раз, когда думаю о ней, внутри меня возникает нежное, теплое чувство. Такое сладкое и воздушное, как сахарная вата, которой торгуют в цирке.

Когда меня отняли у нее, пустоту заполнила Амина. Все эти годы она была мне доброй матерью, мудрой старшей сестрой и лучшим другом. Да что там, всем на свете! Так что теперь мне хочется одного: свернуться клубочком и умереть. Я рыданиями вгоняю себя в забытье.

Вернее, пытаюсь, но не могу. Меня неотступно преследует одна мысль. Поначалу это едва слышный шепот, но с каждым мгновением он делается все громче и громче, пока не переходит в истошный вопль, как будто в моей голове воет сирена. Грета.

Грета будет следующей.

Сильвио знает, как я ее люблю. Это знает весь цирк. Я должна сосредоточиться на Грете. Должна взять эту жуткую боль, что терзает меня изнутри, и похоронить ее. Да-да, отбросить ее и вернуться к ней позже.

Впервые я поднимаю глаза и оглядываюсь по сторонам. Где я?

В какой-то большой полутемной комнате. Вдоль стен тянутся ряды полок. Я вижу очертания каких-то странных предметов. Рядом с дверью есть выключатель, я нажимаю его. Комнату тотчас заливает холодный больничный свет старомодных флуоресцентных ламп, укрепленных над каждым рядом полок.

Как Сильвио назвал это место?

Комната утилизации.

Передо мной, цепью прикованная к столу, лежит огромная книга. На вид ужасно дорогая. Я читаю ее заглавие: «Книга инвентарного учета. Вносить записи имеет право лишь уполномоченный персонал». Я провожу пальцами по обложке. Она переплетена каким-то очень мягким легким материалом. Это не сафьян и не мех, но и не хлопок. Она почти теплая на ощупь.

Это немного похоже на кожу. Человеческую кожу.

Я машинально отдергиваю руку.

Это надо же подумать такое! Смех, да и только.

Я медленно бреду вдоль первого ряда. По обеим сторонам с тихим гудением тянутся большие морозильные камеры. Я останавливаюсь. Над одной из них красуется надпись: «Материал для исследований». Мне даже страшно представить, что там внутри. Когда Сильвио запирал меня здесь, его глаза светились странным возбуждением. Я заметила это даже несмотря на боль.

Осторожно приоткрыв крышку, я заглядываю внутрь. Камера до отказа заполнена прозрачными мешками с непонятным содержимым. Я с опаской вытаскиваю один мешок. Он тяжелый, внутри — замороженная багровая масса. На мешке этикетка. Я поднимаю его ближе к свету, чтобы прочесть.

«Печень, легкие, сердце. Славянин. 20/3/2045». Я в ужасе бросаю пакет. Он с глухим шлепком падает на другие.

Я делаю глубокий вдох и заставляю себя взять пакет из другой секции морозильника. «Почки. Южная Азия. 16/2/2045», гласит этикетка. Я вздрагиваю и осторожно кладу его на прежнее место. И просто смотрю на остальные пакеты. Я не могу заставить себя взять в руки еще хотя бы один. Только в одной камере их, должно быть, не меньше пятидесяти.