что приду к нему завтра. Пришел к нему назавтра и говорю: «Евгений Александрович, вот такая история. Если вы мне поможете откорректировать перевод, был бы вам благодарен». Он говорит: «Юра, пожалуй, я буду вам помогать. Я сейчас пишу работу о начале революции, о развитии нашего общества, и мне все это будет очень интересно. Давайте договоримся так: мне удобно этим заниматься по четвергам. То, что вы сможете перевести от четверга до четверга, я посмотрю». Так это и началось.

К тому моменту Юрий Ларин и Стивен Коэн еще не были знакомы. Последний позже вспоминал: «Даже после выхода книги в 1973 году я ничего не знал об Анне и Юрии. Может быть, только то, что они живы». Сам он в ту пору был хоть и молодым, но уже известным ученым-историком, из университета в штате Индиана, соседнем с родным Кентукки, уже перебравшимся преподавать в престижный Принстонский – заведение из «Лиги плюща». Специализация на политической истории СССР стала для него подлинным призванием и делом жизни, несмотря на то что, по признанию самого Коэна, поприще это он выбрал почти случайно.

В 1959 году, оказавшись на студенческой стажировке за океаном, в английском Бирмингеме, вместо задуманной было поездки в Испанию он почему-то взял да и потратил припасенные 300 долларов на круиз по Стране Советов. В программу теплоходного путешествия входили Ленинград, Москва, Ростов-на-Дону и ряд городов помельче – немыслимая экзотика! Десятилетия спустя историк и публицист Валерий Писигин в статье «В поисках русской альтернативы» процитировал воспоминание Коэна о том круизе:

Когда я сходил на берег для прогулки, люди сразу же признавали во мне иностранца, вероятно, из‐за одежды. И они подходили ко мне и задавали вопросы, но я не знал даже слова по-русски. Они никогда в жизни не видели американца.

Впечатления засели в памяти, чем-то зацепили, взволновали, и по возвращении в США Стив отыскал в своем университете «русскую программу», которую вел знаменитый профессор Роберт Такер. С его подачи Коэн почти сразу выделил для себя фигуру, заинтересовавшую его в раннесоветской истории более остальных, – Николая Бухарина. Тот и стал главным героем последовавших трудов – докторской диссертации Коэна (1968) и его книги «Bukharin and the Bolshevik Revolution» (1972). Многие утверждения и выводы автора этих работ выглядели полемичными по отношению к устойчивым представлениям Запада о политической истории СССР (в частности, о роли Троцкого как главнейшего и чуть ли не единственного реального оппонента Сталина), но Коэн настаивал на верности своих трактовок. Впрочем, оговаривался, что при тогдашней закрытости советских архивов исчерпать полностью и закрыть тему невозможно. В предисловии к первому американскому изданию он написал:

Я полагаю, что в этой книге удалось собрать все те материалы о Бухарине, которые сейчас доступны. Тем не менее эта книга, безусловно, не может претендовать на то, чтобы быть последним словом. Когда советские историки получат возможность свободно изучить и описать историю создания Советского государства и деятельность его основоположников, материал этой книги, вероятно, дополнится, а некоторые ее положения потребуют пересмотра.

Изменения в первоначальный текст его автор потом действительно вносил при переизданиях.

В один из недавних приездов Стивена Коэна и его жены Катрины ван ден Хювел в Москву мы специально договорились о встрече, чтобы побеседовать про Юрия Ларина. И, разумеется, начали с того, откуда пошло их знакомство. Стивен описал тогдашнюю цепь событий следующими словами:

В Нью-Йорке я получил письмо от норвежского корреспондента в Москве. Помню, его звали Нильс. Он представился и сообщил, что на художественной выставке в Москве случайно встретил сына Бухарина. Поскольку моя книга была уже хорошо известна в Европе, он сказал Юрию, что некий американец издал биографию Бухарина. Юрий был очень взволнован, но и напуган. Позднее он услышал на какой-то радиостанции, «Голос Америки» или Би-Би-Си, не помню точно, интервью со мной.

Юра попросил этого корреспондента переслать мне его, Юрину, фотографию, и он подписал ее, кажется, «от сына вашего друга». Не написал «от сына Бухарина». И еще: «Надеюсь, однажды мы встретимся». Я сообщил корреспонденту, который постоянно жил в Москве, что собираюсь приехать в Москву уже скоро, летом 1975-го, и готов встретиться с этой семьей. Я приехал и мы встретились. Мой русский был не очень хорош, но его хватало. Юра рассказал мне про Гнедина и про то, что они переводят мою книгу. Он дал мне список английских слов, значения которых они не могли понять, и попросил меня перевести их на русский, потому что в словарях те не обнаруживались. Потом я узнал, что ради этого перевода они собираются каждый четверг. И еще узнал, что Анна Ларина пишет свои мемуары.

Отношение Коэна к герою своего исследования перестало быть сугубо научным: он подружился с членами его семьи. Вплоть до того, что со временем Стивен начал называть Анну Михайловну второй матерью, а Юру Ларина – братом (они были почти ровесниками). Об этом периоде Коэн рассказывал так:

В 1976 году я приехал по приглашению Академии наук, по обмену специалистами. Поселился на улице Губкина и жил здесь пять месяцев. И мы очень сблизились с семьей. Каждый вечер я приходил к ним, там собирались все друзья. Впоследствии я старался возвращаться каждый год, хотя это было сложно.

Дополнительную трогательную семейственность этим связям придавало то, что Коэн обычно наведывался в Москву со своими: сначала с первой женой Линн и детьми Эндрю и Александрой, позднее – с Катриной и родившейся у них дочкой Никой (хотя и подросших Эндрю с Александрой привозил тоже). Сохранился целый набор черно-белых фотокарточек, где в разных составах и комбинациях запечатлены они вместе с Лариными-Бухариными в интерьерах московских квартир – «то вместе, то поврозь, а то попеременно». Типичная советская идиллия, когда все дружат семьями и созывают по праздникам хороших знакомых. Плюс экзотика: как признается Николай Ларин, «я Стивена ждал всегда с нетерпением, потому что он привозил жвачку, кока-колу и всякое другое иностранное, что другим детям было недоступно».

Сентиментальных эпизодов из той саги, конечно, не выкинуть, однако ими одними дело не ограничивалось. Хватало и конспиративных моментов, которые сопутствовали буквально всем контактам, начиная с почтовой переписки. О ней Стивен рассказал следующее:

Мы создали систему, позволяющую вести переписку. Ключевую роль здесь играл Рой Медведев. Я отправлял письма его брату Жоресу в Лондон, из Лондона Жорес отправлял их Рою, а тот передавал их Анне и Юрию. И обратно – по той же схеме.

Копии ряда писем сохранились. Ларин в них обращается к