– Ты вернулся ко мне, Льюис, – еле слышно произнесла она, прижав голову к его груди, чтобы он не увидел страдания, застывшего в ее глазах. – Я всегда буду твоей.

Несмотря на то, что Скотт говорил, будто именно Эббра должна выбрать – Льюис или он, – Эббра понимала: в глубине души Скотт был уверен, что решать, в сущности, нечего. Их совместная жизнь давала Эббре то, чего не мог ей дать Льюис. Они считали себя мужем и женой два с половиной года, а усыновив Саня, стали не просто супружеской парой, но настоящей семьей.

Новый острый приступ боли пронзил Эббру. Саню придется остаться со Скоттом. Усыновление скорее всего будет признано незаконным, и Скотт превратится в единственного опекуна мальчика. Эббра потеряла не только Скотта, но и малыша, который стал ей сыном.

Четыре следующих дня Эббра прилагала нечеловеческие усилия, чтобы справиться со своим горем и помочь Льюису освоиться с непривычным для него положением свободного человека, беззаботного туриста. Они взяли напрокат лошадей в Уайт-Уолфе и неторопливой рысцой катались по глухим тропинкам округа Хай-Сьерра. Они ловили форель и ездили на машине в Гласье-Пойнт.

Когда подошло время уезжать из отеля и возвращаться в госпиталь, Льюисом овладело раздражение.

– Каждый раз одни и те же вопросы. Какую информацию хотели получить от меня вьетнамцы? Какими сведениями они уже владели? Господи, этому не будет конца!

– Осталось недолго, – возразила Эббра, понимая, что теперь, когда вот-вот завершатся предварительные опросы и медицинское освидетельствование, начнутся настоящие трудности.

Они не смогут жить в Калифорнии. Эббре была невыносима сама мысль о том, что Скотт и Сань находятся лишь на расстоянии автомобильной поездки от нее. Вдобавок, когда Льюиса выпишут из госпиталя, он уже не будет огражден от любопытства окружающих, которых интересует не столько сам офицер Эллис как военнопленный, выпущенный вьетнамцами в целях пропаганды, сколько ошибочные известия о его гибели и последовавший за ними брак его жены с младшим братом, знаменитым футболистом.

– Ты сошла с ума! Я не верю тебе! И никогда не поверю! – кричал по телефону Скотт. – Господи Боже мой! Я так и знал, что тебе нельзя самой рассказывать ему об этом!

– Мое решение никак не связано с этим, – ответила Эббра, сжимая трубку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Все дело в том, что иного решения не существует. Если бы ты знал, какие он перенес страдания...

– Господи, я от всей души сочувствую Льюису, но это не значит, что ты обязана к нему вернуться! Ведь ты давно его не любишь... Ты ведь его не любишь?

Эббра знала, что Скотт обязательно задаст этот вопрос.

– Я все еще люблю его... – заговорила она ровным тоном.

– Это не ответ, – безжалостно перебил Скотт. – Любить человека еще не значит быть влюбленным в него, это разные вещи. Я тоже люблю Льюиса. Он мой брат. И я думаю, ты любишь его именно этой любовью. Но ты больше не любишь его как мужчину, потому что полюбила меня.

В голосе Скотта не угадывалось и тени сомнения, и Эббра понимала: у него нет причин сомневаться. Все, что он сказал, было истинной правдой. Но Эббра не собиралась менять свое решение остаться с Льюисом. Не могла. Если она это сделает, ей никогда не будет покоя.

– И все-таки я останусь с ним, – сказала она, и в ее негромком мягком голосе прозвучало свойственное ей упрямство.

После этих слов Эббры в голосе Скотта послышалось отчаяние.

– Ты должна его изменить, это решение! Ты не можешь бросить меня и Саня! Ведь мы семья, ради всего святого! А у вас с Льюисом никогда не было семьи. Боже мой, Эббра! Да ведь Льюис совершенно чужой тебе человек!

Эббра закрыла глаза, гадая, как после нескольких дней беспросветного отчаяния она еще сохранила способность плакать.

– Мне... очень жаль, Скотт, – запинаясь, произнесла она. – Я люблю тебя всем сердцем. Прощай, милый.

Опуская трубку на рычаг, она слышала, как Скотт кричит:

– Я приеду к тебе! Какого же дурака я свалял, отпустив тебя одну!

Она закрыла глаза руками. Ей придется сообщить врачам Льюиса о том, что произошло. Они сделают так, чтобы Скотта не пускали в здание. А что делать после того, как Льюиса выпишут из госпиталя? Она приподняла голову, упрямо и твердо выпятив подбородок.

Льюис и его командование сошлись на том, что, прежде чем решать, продолжать ли ему службу в армии, он должен получить годичный отпуск. Они с Эбброй смогут отправиться куда-нибудь вдвоем. Например, на Восточное побережье, поближе к его отцу. А то и дальше, в Париж или Лондон. Куда бы они ни поехали, Эббра сможет продолжать писать – хотя бы в этом она находила утешение. Никто и никогда не отнимет у нее ее работу.

Врачи Льюиса были единодушны в мнении, что встреча Льюиса со Скоттом принесет ему только ненужные волнения.

Невзирая на попытки Скотта взять двери штурмом, ему не позволили войти в здание. Эббра оставалась в госпитале, уединившись в отдельной комнате, которую ей предоставили на то время, пока Льюис проходит так называемую переориентацию.

Из его жизни было вычеркнуто шесть лет. Он покинул цивилизованный мир в 1966 году, и этот мир изменился. Китай уже не считался главным противником и превратился в союзника. Американское правительство делало дружеские жесты по отношению к Советскому Союзу. Все перевернулось вверх дном, и Льюису и его товарищам по несчастью требовалось войти в курс мировых событий, которые произошли за то время, что они находились в плену.

Порой Льюис едва находил в себе силы примириться с окружающим. Тяжелее всего было привыкнуть к переменам в самой Америке. Час за часом он просматривал ленты хроники, шаг за шагом постигая размах антивоенного движения. При виде длинноволосых студентов, сжигавших призывные повестки, Льюис вскакивал и в бешенстве выбегал из кинозала. Уотергейтский скандал ошеломил его. Ричард Никсон рисовался Льюису героем, которому он был обязан свободой. А еще были хиппи, и гомосексуализм каким-то непостижимым образом утвердился в качестве альтернативной нормы жизни...

Час за часом, день за днем Льюис просиживал перед экраном, читал вышедшие за шесть лет книги и газеты, прослушивал лекции на самые различные темы – от новых принципов отношений Америки с Китаем и СССР до перемен в моде и общественной морали, о развитии военной техники.

От всего этого голова Льюиса шла кругом, порой он чувствовал себя подавленным. Как могли политика, мода, мораль, музыка, технология и даже речь претерпеть столь разительные перемены? Почему семидесятые так разительно отличаются от шестидесятых? Льюис просматривал повторы популярных телевизионных шоу и «мыльных опёр».

– Больше я не намерен смотреть телевизор, – твердо заявил он Эббре по окончании «периода переориентации». – И не намерен по собственной воле слушать поп-музыку. Мне не нравились шестидесятые годы, но последние новшества попросту омерзительны.