– Я вижу, ты не любишь званых обедов, – сказал Льюис, когда Эббра нехотя одевалась к вечеринке, которая должна была состояться в резиденции французского посла. – Но сегодня будет нечто особенное. Сегодня будут много говорить об ухудшении ситуации во Вьетнаме, и я хотел бы услышать об этом лично.

Как всегда во время подобных мероприятий, Эббру и Льюиса почти немедленно разлучили и они оказались в окружении разных групп людей, потягивавших шампанское.

– ...на мой взгляд, коммунисты готовы начать полномасштабное наступление на Юг, – говорил англичанин, стоявший рядом с Эбброй.

Эббра обвела взглядом помещение и увидела Льюиса, беседовавшего со светловолосой девушкой, которая показалась ей смутно знакомой. Уголки губ Эббры дрогнули в легкой улыбке. Должно быть, это та самая писательница, которая также пользовалась услугами Пэтти. Эббра гадала, найдется ли у них общая тема для разговора.

– Простите, я не запомнила вашего имени, когда нас знакомили, – взволнованно произнесла девушка. – Тут столько людей, порой я не слышу, что говорю. – Она оглянулась, увидела знакомое лицо Эббры и воскликнула: – О Господи, неужели это Эббра Эллис?! У нас общий агент. Не понимаю, почему она в последнее время бросила писать. Как вы думаете, она не больна? Она плохо выглядит. В последний раз я видела ее со вторым мужем. Она буквально лучилась от счастья. Еще ни разу в жизни я не встречала людей, которые так любили друг друга...

Но Льюис уже не слушал ее. Он смотрел на Эббру.

– ...и Пэтти попросила меня при возможности развлекать ее, потому что она стала настоящей затворницей...

– Прошу прощения, – вежливо произнес Льюис.

Он протиснулся сквозь заполонившую комнату толпу, и при его приближении Эббра улыбнулась. Только сейчас он заметил, какая она бледная и как напряженно держится, как сильно она изменилась.

– Едем домой, – коротко бросил он, беря Эббру за руку.

– Почему? Мне казалось, ты хотел узнать, что думает генерал о положении во Вьетнаме.

– Кажется, я вел себя как последний болван, – ответил Льюис, ведя Эббру через толпу к дверям. – Мне нужно с тобой поговорить.

Они молча ехали домой по темным улицам. Оказавшись в уютном тепле квартиры, Льюис налил Эббре хереса, протянул ей бокал, а сам закурил сигару.

– Что случилось? – удивленно спросила Эббра. – Ты согласился работать в другом месте и опасаешься, что мне там не понравится?

Она сидела в кресле у маленького стола из красного дерева. Льюис продолжал стоять, глядя на нее. Несмотря на тени под глазами и бледность, она по-прежнему была очень красива. На ней было облегающее фигуру платье из черного шерстяного крепа, элегантное и дорогое.

Льюис без лишних слов начал:

– Женщина, с которой я разговаривал, сказала, что видела тебя в Калифорнии. Ты была там со Скоттом.

Пальцы Эббры крепче стиснули ножку бокала.

– Да, мы встретились у Пэтти.

Льюис не отрывал от нее печальных глаз, в глубине которых поблескивали золотистые искорки.

– Она сказала, ты лучилась от счастья. И еще она добавила, что никогда не видела женщину, которая была бы так влюблена.

Эббра выдержала его взгляд, но ничего не ответила.

– Значит, ты действительно любила Скотта? Значит, я свалял дурака, решив, будто бы ты вышла за него только потому, что видела в нем мое продолжение?

Эббра поднялась на ноги и поставила бокал на стол.

– Я очень любила Скотта, – ровным голосом отозвалась она. – Я говорила тебе в Иосемите. Но ты не обратил на мои слова никакого внимания.

– Боже мой! – негромко произнес Льюис и погасил в пепельнице едва начатую сигару. – И все это время ты продолжала его любить?

Они смотрели друг на друга в заливавшем комнату свете ламп.

– Да, – чуть слышно ответила Эббра, понимая, что больше не в силах притворяться, что больше никогда не станет лгать. Никогда.

Они стояли на расстоянии ярда, глядя друг на друга. Наконец Льюис заговорил:

– Сам не пойму, как я мог быть таким глупцом. Из-за своего эгоизма я едва не погубил тебя. И что самое ужасное, в этом не было никакой необходимости. Правда, я очень нуждался в тебе первые недели, но потом, по приезде в Лондон, я понял, что мы едва знаем друг друга. Мои интересы чужды тебе, а твои – мне. Мы стали чужими людьми, связанными друг с другом глубокой симпатией и взаимным чувством долга.

Эббра испытала столь головокружительное облегчение, что едва не потеряла сознание.

– Ты хочешь сказать, что... больше меня не любишь?

– Я люблю Там, – ответил Льюис, и в его глазах застыло страдание. – Но после того как ты доказала мне свою верность, я не решался тебе об этом сказать. Я не решался вернуться за ней во Вьетнам.

– Но теперь ты можешь это сделать.

– Да.

Внезапно рухнула разделявшая их стена. Они разом шагнули навстречу друг другу.

– Возвращайся к ней, и быстрее! – сказала Эббра, крепко обнимая Льюиса. – Серена пишет, осталось совсем мало времени.

– А ты? Что будешь делать ты? – спросил он взволнованно.

Эббра смеялась и плакала одновременно:

– Я полечу в Калифорнию первым же рейсом. Завтра в это же время я буду со Скоттом и Санем, если они меня примут!

В течение всего 1974 года в Сайгоне нарастала напряженность. Вблизи демилитаризованной зоны то и дело вспыхивали стычки между правительственными и коммунистическими отрядами. Парижское перемирие оказалось чистой формальностью. Американские войска покинули вьетнамскую землю, но кровопролитие продолжалось.

Майк и Серена работали по восемнадцать часов в сутки, непрерывно сражаясь с бюрократической машиной в надежде найти для оставшихся детей приемных родителей в Америке и Европе и получить выездные визы, прежде чем Сайгон падет.

Жизнерадостность и заразительное веселье Габриэль сделали ее всеобщей любимицей. Дети были очарованы ее пламенно-рыжими волосами и способностью бегло говорить по-вьетнамски. К ее удивлению и удивлению Серены, хотя они и не предпринимали ни малейших усилий, чтобы сдружить крошку Гэвина и Кайли, малыши стали неразлучны. Может, так случилось из-за того, что они оба несколько отличались от большинства питомцев приюта. В Гэвине угадывалась вьетнамская кровь, хотя его волосы представляли собой нечто среднее между огненной шевелюрой Габриэль и светлыми волосами отца, а переносица до сих пор была усыпана веснушками. Кайли выглядела типичной метиской, но живые голубые глаза, кремовая кожа и черные волосы делали ее похожей скорее на ирландку, чем на вьетнамку.

Ни Габриэль, ни Серена не мешали их дружбе. После гибели Кайла сложные чувства, которые Серена питала к его дочери, уже не так мучили ее. Она все чаще проводила время с Кайли, подружилась с ней, чего уже давно хотела. Ее отношения с Чинь также наладились. Они не стали близкими подругами и не могли стать ими в дальнейшем, но все же Серена сделала копию фотографии Кайла и подарила ее Чинь вместе со снимком усыпанной цветами могилы Кайла, который его мать прислала Серене спустя несколько недель после похорон. В ответ Чинь, приводя в приют Кайли, неизменно приносила Серене то букет цветов, то домашнее хао том – маленькие палочки креветочной пасты домашнего приготовления.