Да тени с ней, с парилкой, сошло бы и озеро. Однако такого предлога Лин придумать не смог, а просто отказаться не решился: еще сочтут за ненормального.

Несколько счастливых мгновений он надеялся, что обойдется — внутри бани было темно, как в колодце: свет через затянутое бычьим пузырем единственно окошко почти не проникал. Но Витольд, пожелавший составить гостям компанию, все надежды сразу же развеял:

— Магистр Валб, вас не затруднит сделать какой-нибудь светильник? Я-то привык, но на свету всяко удобней будет.

Первым порывом было соврать, что, увы, затруднит, но Собачник и Хоно в такую чушь бы ни за что не поверили…

Лин сотворил слабое хьорхи. Закрепил его подальше от людей, над раскаленными камнями — и все равно вокруг стало слишком много света.

Хоно был слишком поглощен самим собой, а жрец неожиданно оказался достаточно тактичен для того, чтобы промолчать. Но еще оставался, тени его забери, Витольд, и он с нескрываемым удивлением искоса разглядывал исчерченную глубокими шрамами спину.

«Давай, спроси у меня, зачем я каждый раз ложился спать на позорную скамью, — зло подумал Лин. — Или за что отбывал каторгу. Вымачивали розги в соли, или свезло. Пошути, что у меня крепкая спина, раз надсмотрщику пришлось взяться за кнут…».

В Ордене Лин выкручивался, как мог, чтобы не оказываться без рубахи на виду, но в дальних поездках это удавалось не всегда, потому он знал, как обычно реагируют люди на его шрамы. Врал он всегда одно и то же — влип по юности в глупую историю с жандармской дочкой; люди сочувственно посмеивались, даже верили — но все равно это было унизительно. Как унизительными были и сами шрамы.

Но Витольд расспрашивать не стал, просто заметил:

— Сильно тебя досталось.

Лин запоздало сообразил, что для Витольда такое привычно — в клане Тихого хватало бывших каторжан.

«Уверен, что много в этом понимаешь, бродяга? „Сильно“ было тростью, — подумал он. — Простой тростью из гохно с железным сердечником. Следов на коже почти нет, а разбитые позвонки жить не дают до сих пор».

Продолжения разговора не последовало: жрец выплеснул новое ведро воды на камни, так что отвлекся, к радости Лина, и Витольд.

* * *

Днем Собачник и Витольд куда-то ушли. Лин по просьбе Миры сперва помогал чинить сети рыбакам, затем вместе с ними поехал их ставить и снимать те, что растянули на рассвете. На холодном ветру спина, отошедшая после бани, снова начала ныть, но он почти не обращал на это внимания — когда занят делом, не до того.

Книжка про рыбоводство не врала и даже не очень-то устарела: рыбы в Черном озере водилась тьма. Улов, чтоб не портился, вытряхивали в мелкие лужи-запруды, отгороженные от озера. Оттуда уже рыбу вылавливала — голыми руками, необычайно ловко — приозерская детвора, и разделывала для варки, жарки, вяленья и копчения.

Потом был обед. Некоторые дома строили вокруг старых, почерневших от пожаров каменных печей, но таких было немного, потому еду на весь лагерь готовили под открытым небом в пяти огромных оловянных котлах. Наю с Хоно Мира отправила помогать поварам. Кто-то ел прямо у кухни, кто-то разносил еду по времянкам, как Мира утром.

Ближе к вечеру все «гости», кроме жреца, под присмотром одной старшей дочери Миры пошли осматривать стоянку. Навыки бродяг поражали. За короткий срок поставить столько — около половины от нужного числа! — укрытий, и это почти безо всякого хьорхи: оно у бродяг худо-бедно стабилизировалось только после пару десятков дней на одном месте.

На удивление, в Приозерье было немало железного инструмента, и даже собственная маленькая кузня, где инструмент чинили и переплавляли гнутые и почерневшие от пожаров гвозди для тех, кому они были необходимы; но металл был плохой, мягкий. Зимние укрытия бродяг — сколько их видел Лин — обычно не блистали разнообразием, но Приозерье отличилось и в этом: кроме привычных конусовидных шалашей в семь шагов, и немногочисленных срубов, в которых жили вперемешку наиболее слабые и наиболее уважаемые и влиятельные бродяги, Лин насчитал еще с полдесятка разных времянок. Кроме того, на стоянки было необыкновенно много оружия: постоянно навстречу попадался кто-нибудь то с луком, то с окованным копьем, не говоря уже о топорах, которые годились не только для рубки леса.

Вскоре Лин научился различать людей Тихого и коренных приозерцев, которых было большинство: бродяги работали вместе, но приозерцы немного отличались внешне, более смуглой кожей и темными волосами: сказывалось родство с икменцами и ирдакийцами.

Были на стоянке и животные: собаки, ослы, лошади, среди которых за частоколом паслась сейчас Рыжая. В небольшом загоне обнаружилось несколько коз, среди которых величественно расхаживал карликовый однорогий козел.

— А я думала, они выдуманные… — Ная, увидев его, растерялась.

Козел был что надо: по пояс в холке, но мохнатый, с чисто окрашенным черным рогом в полторы ладони, точно посередь лба.

— Диких таких на Шине нет — их разводят на Ардже и морем привозят сюда, — сказал Лин. — Там на равнинах их, говорят, много, на крупных особях даже ездят верхом. Хотя не понимаю, как их можно приучить — шкодливые и агрессивные животные. У нас был один в резиденции, какие-то шутники подарили смотрителю.

— Завозят… Зачем?

Лин вздохнул. Ная должна была про это хотя бы мелком слышать — раз уж отчим занимался шерстью и тканями. Но неуважаемый господин Фара Орто, похоже, мало внимания уделял не только приемным детям, но и своему основному предприятию.

— С Арджа завозят мужских особей — чтобы они крыли обычных коз, — объяснил Лин. — Выживают только детеныши-самки с нормальными рогами, зато с хорошей шерстью, и дают много молока.

— У нас козы не должны были остаться, продать не смогли, — подала голос провожатая-девчушка. Ей было лет семь, и она от всей души недоумевала — в чем интерес разглядывать и обсуждать каких-то там коз.

— Понятно, — с серьезным видом кивнула Ная. — Лин, ты же у себя, в резиденции, животными занимался?

— В основном, да.

— Много существует таких, которых нет на Шине, но есть еще где-то в мире?

— Да сколько угодно. На Ирдакие разводили летающих хорьков — крылхов — и пытались использовать почти так, как мы сйортов. Но это не птицы, а летающие зверьки. Черно-коричневые, с вытянутой тушкой и кожистыми крыльями, и мордочкой, как у хорька — только уши больше и оттопыренные. Крылхов приходилось подолгу специально обучать, приучать с самого рождения к рукам — сразу по нескольку детенышей. Тогда они, если увезти их вместе, обычно возвращались к гнезду за сорок-пятьдесят миль. Это гораздо меньшее расстояние, чем покрывают сйорты, и летали крылхи только по ночам. К тому же, они все равно часто терялись — поэтому на Шине мало кто пытался разводить.

— Удивительно…

— А я слышала про крылхов, — важно сказала маленькая провожатая. — Когда в ночь Катастрофы почти все люди на Ирдакии погибли, крылхи поднялись высоко в воздух. Те, что не задохлись от пепла и выжили, носились над развалинами и кричали. Это долго продолжалось. Почти все они умерли от голода, но некоторые стали дикими.