Убедившись в том, что сил в его распоряжении нет, Лавр Георгиевич скрепя сердце принял решение не оказывать сопротивление представителям власти, предотвратив тем самым гражданскую войну и сохранив Ставку — ведь боевые действия с внешним врагом продолжалась, и ими нужно было руководить. 1 сентября 1917 года Корнилов передал полномочия Верховного главнокомандующего М.В. Алексееву. Сцена получилась тяжелая. «Вам трудно будет выйти с честью из создавшегося положения, — сказал Корнилов Алексееву. — Вам придется идти по грани, которая отделяет честного человека от бесчестного. Малейшая ваша уступка Керенскому толкнет вас на бесчестный поступок… В лучшем случае или вы сами уйдете, или вас попросят уйти». Вечером Алексеев объявил Корнилову, начальнику его штаба А.С. Лукомскому и генерал-квартирмейстеру И.П. Романовскому о их аресте. Лавр Георгиевич до конца жизни так и не смог простить М.В. Алексееву участия в этой акции, и отношения двух генералов были напряженными даже на Дону, когда оба они уже стояли во главе нарождавшегося Белого дела.

Сначала арестованных генералов разместили в могилёвском отеле «Метрополь», но в ночь на 12 сентября из соображений безопасности отправили в расположенный в 50 километрах к югу от Могилёва городок Быхов. Там пленников разместили в здании женской гимназии. Этот двухэтажный, ничем не примечательный внешне дом сохранился до наших дней, сейчас он выкрашен в унылый бледно-красный цвет и выглядит очень запущенным. До недавних пор там размещалась автошкола.

28 сентября прибыли из Бердичева арестанты с Юго-Западного фронта — Деникин и Марков: «Покружили по грязным улицам еврейского уездного города и остановились перед старинным зданием женской гимназии. Раскрылась железная калитка, и мы попали в объятия друзей, знакомых, незнакомых — быховских заключенных, которые с тревогой за нашу судьбу ждали нашего прибытия.

Явился к Верховному.

— Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвел? — говорил, обнимая меня, Корнилов.

— Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные невзгоды ни при чем.

Мы уплотнили население Быховской тюрьмы; я и Марков расположились в комнате генерала Романовского. Все пережитое казалось уже только скверным сном. У меня наступила реакция — некоторая апатия, а самый молодой и экспансивный из нас — генерал Марков писал 29-го в своих летучих заметках: “…Нет, жизнь хороша. И хороша — во всех своих проявлениях!..”».

На 2 октября 1917 года в Быховской тюрьме находились 10 генералов (генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов, генерал от кавалерии И.Г. Эрдели, генерал-лейтенанты А.И. Деникин, А.С. Лукомский, Е.Ф. Эльснер, Г.М. Ванновский, генерал-майоры И.П. Романовский, В.Н. Кисляков, С.Л. Марков, М.И. Орлов), 3 подполковника, 3 капитана, 1 есаул, 1 штабс-капитан, 1 поручик, 2 прапорщика, 1 военный чиновник, 1 журналист и 1 член Государственной думы. Охрану тюрьмы несли военнослужащие Отдельного батальона обороны Ставки Верховного главнокомандующего (бывший Георгиевский батальон; внешняя охрана) и Текинского конного полка (внутренняя охрана). Последние, как мы помним, еще с лета 1917-го были безгранично преданы Корнилову, обожали его, считались его «личной гвардией». Отношения между текинцами и георгиевцами не сложились. Текинцы не раз на ломаном русском говорили своим «коллегам»: «Вы — керенские, мы — корниловские: рэзать будем…» В ответ георгиевцы постоянно сигналили во всевозможные комитеты о том, что текинцы фактически все вопросы охраны Корнилова замкнули на себе, и просили разобраться в таком странном положении дел. Но поскольку текинцев было вшестеро больше (300 штыков против 50), георгиевцы волей-неволей вынуждены были вести себя корректно. Кроме того, роль сдерживающей силы выполняла расквартированная в Быхове 1-я Польская стрелковая дивизия генерал-майора Г В. Остаповича.

Режим для узников был установлен достаточно вольготный. А.С. Лукомский вспоминал, что «официально мы все время, кроме необходимого на пищу и предоставляемого для прогулки, должны были сидеть по своим комнатам, но в действительности внутри здания мы пользовались полной свободой и ходили, когда хотели, один к другому. Денежного содержания лишили, но пищу нам разрешено было готовить на казенный счет такую же, как давали в офицерских собраниях. Из Ставки в Быхов был прислан повар, и нас кормили вполне удовлетворительно… Прогулка нам разрешалась два раза в день во дворе, вокруг костела. Впоследствии для наших прогулок отвели большой сад, примыкавший к дому, в котором мы помещались».

И в тюрьме Корнилов продолжал пользоваться непререкаемым авторитетом среди товарищей по несчастью. «Его любили, уважали, верили и на него надеялись, питая к нему безграничную преданность, — вспоминал адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев. — При его появлении все… сидящие и лежащие вскакивали и с затаенным дыханием ждали, что скажет Верховный. Ни шепота, ни вздоха, руки вытянуты по швам, безмолвная команда “смирно”».

Надо сказать, что осенью 1917-го и многие жители России по-прежнему видели в Корнилове не «изменника» и «мятежника», а лидера, вождя, способного сплотить нацию и вывести ее на путь истинный. Недаром Лавр Георгиевич именно тогда стал адресатом стихотворения Константина Бальмонта:

Время заключения «быховцы» проводили с пользой, работая над так называемой «корниловской программой» — перечнем из шести пунктов, которые включали в себя политические представления заключенных о будущем России: созыв Учредительного собрания, война «до заключения скорейшего мира», создание боеспособной армии и организованного тыла. О побеге никто не думал, хотя при желании Корнилов и его соратники могли бежать из Быхова хоть на другой день — слишком много у него было помощников и сторонников. «Хотя побег из Быховской тюрьмы не представлял затруднений, — писал А.И. Деникин, — но он недопустим по политическим и моральным основаниям и может дискредитировать наше дело. Считая себя — если не юридически, то морально — правыми перед страной, мы хотели и ждали суда. Желали реабилитации, но отнюдь не “амнистии”. И когда в начале октября нам сообщили, что… суда не будет вовсе, это обстоятельство сильно разочаровало многих из нас. Побег допускался только в случае окончательного падения власти или перспективы неминуемого самосуда. На этот случай обдумывали и обсуждали соответствующий план, но чрезвычайно несерьезно».

«Быховское сидение» закончилось с приходом к власти в стране большевиков. После бегства из Петрограда премьер-министра Временного правительства и Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенского обязанности Главковерха принял на себя начальник его штаба — генерал-лейтенант Н.Н. Духонин. В ночь на 9 ноября 1917 года, отказавшись начать по приказу В.И. Ленина переговоры с немцами о заключении мира, Духонин был отстранен от должности Советом народных комиссаров «за неповиновение предписаниям правительства». Новым Главковерхом был назначен большевик прапорщик Н.В. Крыленко. Было ясно, что в ближайшем будущем последует разгром Ставки, и судьба «быховских узников» повисла на волоске — в случае захвата власти большевиками арестантов ждал немедленный и жестокий самосуд.