– Смотри, – сказал он и указал рукой на одно из них, – это земляничное дерево, совершенно реликтовая вещь, а там – он кивнул куда-то в сторону, – иглица, а рядом с ней ладанник и жасмин, местный, крымский.

– Откуда ты всё это знаешь, – удивилась она, – ты что, постоянно водил сюда своих девушек и попутно выучил наизусть всю местную флору?

Он не ответил, хмыкнул, и они стали взбираться ещё выше. Дальше по склону сплошняком шли дубы, грабы, бук, попалась парочка клёнов и небольшая поросль тощих рябинок. Чем выше они забрались, тем гуще и тенистее становилась растительность.

Ещё через час ходьбы начался жасмин. Они достигли его первых кустарников и синхронно повалились лицом вниз, в травянистый покров, устилавший горную землю в месте их привала.

– Всё, – пробормотал он, вдыхая запахи жасмина и одновременно ощущая лицом исходящий от высокогорной земли крепкий дух, – больше не могу, спёкся, а нам с тобой ещё идти и идти, родная моя.

– Куда? — удивилась она. – Ты что, в самом деле хочешь достичь вершины?

– Ну, такое я вряд ли в этой жизни успею, – бормотнул он, так и не оторвав от земли лица, – мне бы хорошо успеть ещё одного Первого на Луну высадить, тогда и помирать можно, смело уже, остальное покатится паровозиком, одно за другим, я в это верю, моя хорошая, и никто меня в другом не убедит. Прогресс неостановим, мешать ему можно, но остановить нельзя, так устроен человек. – Он поднял голову, резким движением корпуса перевернулся на спину и снова опустился на траву, раскинув в стороны руки. – Если бы мне не мешали… они… мы бы, по моим расчётам, были там уже через два года. А так… не знаю… чей он окажется, орёлик-то, мой или американский.

Она хмыкнула и сунула в рот травинку:

– А что, такая уж большая разница, чей раньше: у людей что от этого еды будет на столе больше, или они, допустим, смогут путешествовать по миру, или коммуналки отменят и переселят всех в отдельное жильё с горячей водой? – Она выплюнула травинку и переместилась ближе к нему: — Я семнадцать лет в бараке прожила, так все эти семнадцать лет, пока мы с папой не перебрались в город, в будку деревянную ходила, летом и зимой, а в будке той отверстие, в земле — пропасть, чёрная вонючая дыра, а твой Первый уже слетал, кстати говоря, и другие вовсю собирались. Так что кому вершина, родной мой, а кто в своей низине тухлой как жил, так и живёт по сегодняшний день. – Внезапно она вздрогнула, словно очнулась: – Ой, что это я, извини, пожалуйста, лишнего тебе, наговорила.

Он, казалось, словам её совершенно не удивился, продолжая неподвижно лежать на траве, и неотрывно глядел в небо:

– Знаешь, когда я упомянул прогресс, то вообще-то не имел его в виду как таковой, тут ты права. Их ведь три, как ты знаешь, но я думаю лишь об одном из них, так уж я несовершенно устроен. – Он развернулся к ней лицом и почесал мизинцем кончик носа. Он всегда делал так – на эту его особенность она давно обратила внимание, когда он мыслями уходил в себя, и в такие минуты она старалась испариться, тихо исчезнуть, чтобы не мешать ему думать. Сейчас же ей было удивительно и приятно, что этот невольный жест совпал с его желанием поговорить с ней, а не уйти, как обычно, в размышления, отрешившись от всего остального, пустого для него и постороннего. Он снова повторил: – Их три… материальный, социальный и научный. Ты – про первые два, про то, что несёт людям свободу, что приближает их жизнь к понятию справедливости и что, так или иначе, но всё же по мере роста сознания ликвидирует все естественные причины, мешающие такому приближению. Или же, если взять материальное – то нужно удовлетворить самый понятный запрос, именно то, о чём ты и говоришь: есть, спать, дышать, отдыхать, наслаждаться простыми и доступными радостями живота и головы. И точно так же ликвидировать все технические ограничения для того, чтобы ничто и никогда не мешало человеку чувствовать себя удовлетворённым в этом чрезвычайно важном смысле. – Он несколько раз сжал и разжал пальцы. Затем вновь раскинул руки в стороны. – Я же — про третий, единственно для меня важный. В этом и беда моя, родная, и, к сожалению, я это слишком хорошо себе представляю. Я – про процесс, про освоение, про изучение непрерывно развивающегося познания окружающего мира, что микрокосмоса его, что макро-, что непосредственно космического пространства – и уже не как метафоры, а как сути, как предмета каждодневного труда. И главное, с чем по существу так и не научилось смиряться человечество, – освободить самого себя, своё познание от рамок этой проклятой целесообразности. – Он вскинул руки в небо, чуть приподнявшись, и прикрыл глаза. Шутливо воскликнул: – Господи моё, ну как же хорошо, что у меня и Ты есть, и любимая женщина! – после этого вновь обернулся к ней: — Знаешь, мне ведь об этом, если честно, даже поговорить не с кем. Свои не поймут, просто не захотят вдумываться – и умничать особо некогда о пустом, и план горит, как обычно, хоть продукт у нас и не валовый. Высокое начальство – не услышит, не для этого создано. Так что теперь вся надежда исключительно на подругу жизни. – Внезапно снова посерьёзнел, упал на спину, какое-то время помолчал. Потом сказал: – Знаешь, ведь делать новые открытия становится всё трудней, если говорить об этом в глобальном масштабе, и не только потому, что они часто невыгодны, если мерить отдачу в деньгах. Просто сама способность людей поглощать знания подходит к концу, иссякает, хотя некоторые и полагают, что мерило прогресса – это не сами изобретения, а лишь имеющиеся у человечества возможности. Ну смотри, чтобы было понятней… – он приподнялся на локте и продолжил рассуждения. Ей же показалось вдруг, что в этот момент он просто о ней забыл и что любой её ответ был ему не нужен… – Ты только вдумайся: для того, чтобы поддерживать прогресс за счёт открытий, приходится прикладывать всё больше усилий, тратить громадные деньги на научные разработки, на конструкторские решения, на покрытие бессчётных ошибок и переделок, постоянно увеличивать количество занятых в этой сфере людей. А в итоге? В итоге вовсе не обязательно, что затраты на сам прогресс оправдают результаты, которые он приносит, – странное дело, правда? Ты не задумывалась, к слову сказать, почему Нобелевские лауреаты становятся всё старше? Хотя, казалось бы, как в песне поётся, дорогу молодым, всё у нас будет хорошо, или как там у вас, у молодёжи? – Он улыбнулся. – Понимаешь, сегодняшние открытия требуют гораздо большего времени, в том числе на самообразование, на вход в пространство науки, на изучение закономерностей и всего прошлого опыта. А в результате времени на само изобретение у человека остаётся всё меньше. Видишь ли, в прошлых столетиях тамошние изобретатели невольно отбирали для себя то, к чему проще дотянуться, потому что было всё, и не было ничего – только выбирай. Сегодня же, вполне возможно, сложится так, что при явном движении вперёд жить человеку – элементарно жить, ровно то, о чём ты только что говорила – станет хуже, а не наоборот. И в этом, как ни печально, состоит парадокс. То есть, получается, что прогресс не связан напрямую с улучшением жизни людей, а какой-никакой рост уровня развития происходит лишь как результат усложнения трудовой деятельности нас же самих. – Он вздохнул, то ли и на самом деле испытывая некоторое сожаление на этот счёт, то ли, наоборот, давая себе тем самым некое отдохновение от забот, — в общем, так, милая моя и единственная, так и не иначе.