— Мне не три года, — ответила ты.

— Ах… — заморгала официантка. — Три с половиной? Месяцы тоже имеют значение, когда они малыши…

— Я не малыш!

— Уиллоу…

Мама положила ладонь на твою руку, но ты отбросила ее, перевернув колу и разлив ее по столу:

— Не малыш!

Мама схватила стопку салфеток и стала вытирать колу.

— Простите, — сказала она.

— А вот это… — кивнула официантка, — очень напоминает три года.

Прозвенел звонок, и женщина ушла на кухню.

— Уиллоу, ты же знаешь, — сказала мама. — Нельзя злиться на тех, кто не знает о НО.

— Почему? — спросила я. — Ты же злишься.

Мама открыла рот от удивления. Придя в себя, она взяла сумочку, пиджак и встала.

— Мы уходим, — заявила она и подняла тебя со стульчика.

В последнюю минуту мама вспомнила про напитки и положила на стол десятидолларовую купюру. Затем понесла тебя в машину, а я плелась следом.

Все же по пути домой мы заехали в «Макдоналдс», но вместо чувства удовлетворения мне хотелось исчезнуть — под колесами, под асфальтом, провалиться под землю.

У меня тоже были ортезы, но не те, которые удерживали ноги от искривления. А обычные, которые меняли форму челюсти при переходе от нёбного расширителя к назубному кольцу и скобам. В этом мы были похожи: как только мне поставили брекеты, я начала отсчитывать дни, когда их снимут. Если кто-то не проходил через этот ад, то ощущения такие: представьте себе фальшивую вампирскую челюсть, которую вставляют на Хэллоуин. А теперь — что ходите с ней следующие три года, пускаете слюни и натираете десны неровными пластиковыми краями. Вот что значат ортезы.

В понедельник, в конце января, на моем лице сверкала самая огромная и слюнявая улыбка. Меня не волновало, что Эмма и ее приспешники написали на доске за моей спиной слово «ШЛЮХА» на уроке математики, со стрелкой, которая указывала на мою голову. Меня не волновало, что ты съела все шоколадные облака, поэтому мне пришлось после школы довольствоваться замороженными мини-оладьями. Я ждала половины пятого вечера. После тридцати четырех месяцев, двух недель и шести дней мне снимали брекеты.

Мама держалась хладнокровно. Очевидно, она не понимала, что это для меня значит. Я проверила: запись была в ее календаре уже пять месяцев. Когда часы подошли к четырем, я запаниковала, а она поставила в духовку чизкейк. Как она могла отвезти меня в город к ортодонту и не переживать за то, что через час придется проверять ножом тесто?

Отец, наверное, все дело в нем. Он нечасто бывал дома, но опять же ничего экстремального. Полицейские работали тогда, когда следовало, а не когда им хотелось, — так он мне всегда говорил. Разница была лишь в том, что когда он приезжал домой, то воздух между ним и мамой можно было резать тем же самым ножом, которым она пробовала чизкейк.

Может, все это было частью замысла, чтобы сбить меня с толку. Отец приедет как раз вовремя, чтобы отвезти меня к ортодонту, мама закончит с чизкейком (кстати, моим любимым) в качестве дополнения к огромному семейному обеду, который включает такие блюда, как вареная кукуруза в початках, яблоки в карамели и жевательная резинка — запрещенные продукты, написанные на магнитной доске холодильника, с большим крестом поверх. В первый раз я стану центром внимания.

Я села за кухонный стол, шаркая кроссовками по полу.

— Амелия… — вздохнула мама.

Вжик-вжик.

— Амелия, ради всего святого! У меня уже голова раскалывается.

На часах — 16:04.

— Ты ничего не забыла?

Она вытерла руки о кухонное полотенце.

— Вроде нет…

— Когда приедет папа?

Она пристально посмотрела на меня.

— Дорогая, — сказала мама столь сладкое слово, за которым чувствовалось ужасное продолжение. — Я не знаю, где твой отец. Он и я… Мы с ним не…

— Мой прием! — выпалила я, пока она не успела сказать что-то еще. — Кто отвезет меня к ортодонту?

На мгновение она лишилась дара речи:

— Ты, должно быть, шутишь.

— После трех лет? Вряд ли. — Я встала и указала на календарь, висевший на стене. — Сегодня мне снимают скобы.

— Ты уж точно не поедешь в клинику Роба Рииса, — сказала мама.

Что ж, я упустила эту деталь: единственный ортодонт в Бэнктоне — тот, к которому мы все время обращались, — был женат на женщине, на которую мама подала в суд. Конечно, из-за всей этой драмы я пропустила несколько визитов в сентябре, но не собиралась прозевать этот.

— Ты пошла в крестовый поход, чтобы разрушить жизнь Пайпер, а мне теперь носить брекеты до сорока лет?

Мама поднесла руку к голове:

— Конечно не до сорока. Пока я не найду тебе другого ортодонта. Ради бога, Амелия, это вылетело у меня из головы! В последнее время столько всего навалилось.

— Да, как и у всех на этой планете, мам! — крикнула я. — Знаешь что? Не все вращается вокруг тебя и твоих желаний. Не надо заставлять всех жалеть твою несчастную жизнь с какой-то несчастной…

Она дала мне пощечину.

Мама никогда, ни разу меня не била. Ни когда я выбежала на проезжую часть в два года, ни когда разлила лак для ногтей по обеденному столу и испортила покрытие. Щека горела, но боль внутри разрывала меня на части. Мое сердце превратилось в комок тугих резинок, которые одна за другой лопались.

Мне хотелось причинить ей такую же боль, как она причинила мне, и я выплюнула слова, которые, словно кислота, обжигали горло:

— Могу поспорить, ты и о моем рождении жалеешь, — и убежала прочь.

К тому времени, как я добралась до офиса Роба (доктором Риисом я никогда его не называла), я вся взмокла и раскраснелась. Наверное, еще никогда в жизни я не пробегала сразу пять миль, но сейчас сделала как раз это. Вина — лучшее топливо, которое можно себе представить. Я напоминала кролика Энерджайзера, но в меньшей степени мною двигало желание попасть побыстрее к ортодонту, скорее — убежать от матери. Тяжело дыша, я приблизилась к ресепшену, где стоял классный компьютерный терминал для записи. Стоило мне поднести палец к клавише, и я увидела, как на меня пялится секретарь. И ассистент стоматолога. Как и каждый человек, который находился в клинике.

— Амелия, что ты здесь делаешь? — спросила секретарь.

— Я записана на прием.

— Мы все подумали, что…

— Что вы предположили? — перебила ее я. — Что если моя мама — сволочь, то и я такая же?

Вдруг в приемную вышел Роб, снимая с рук резиновые перчатки. Раньше он надувал их для меня и Эммы и