— А знаешь, от чего мне бы стало хорошо? От жены.

— Ух ты, Роб, не думала, что ты станешь разговаривать со мной, как Рики Рикардо…

— Ничего сегодня не забыла?

Я внимательно посмотрела на него:

— Вроде бы нет.

— Эмма ждала, что ты отвезешь ее на каток.

Я закрыла глаза. Каток. В фигурном катании начался новый сезон. Я должна была записать ее на частные уроки, чтобы весной она могла выступить, — наш прошлый тренер сказал, что она уже готова. Кто не успел, тот опоздал. Это могло лишить ее шансов на успех в сезоне.

— Я сейчас же поеду к ней…

— Не нужно. Она звонила вся в слезах. Я уехал из клиники, чтобы вовремя довезти ее. — Он сел напротив меня и склонил голову набок. — Пайпер, чем ты весь день занималась?

Я хотела указать ему на новую плитку на полу в прихожей, на светильник, у которого меняла провод на этом самом столе, но вместо этого посмотрела на свои руки.

— Не знаю, — прошептала я. — Правда не знаю.

— Тебе нужно вернуться к жизни. Если ты этого не сделаешь, значит она победила.

— Ты не понимаешь…

— Я не понимаю? Разве я не врач? Я не застрахован от врачебных ошибок?

— Я совсем не о том…

— Сегодня я видел Амелию.

Я уставилась на него:

— Амелию?

— Она пришла в клинику, чтобы снять брекеты.

— Но Шарлотта не стала бы…

— Фурия в аду ничто в сравнении с подростком, который хочет избавиться от скоб, — сказал Роб. — Я на девяносто девять процентов уверен, что Шарлотта ни о чем не догадывалась.

Мое лицо вспыхнуло.

— А что подумают люди о том, что ты лечишь дочь женщины, которая подала на нас в суд?

— На тебя, — поправил он. — Подала в суд на тебя.

Я отпрянула:

— Не верю, что ты это сейчас сказал!

— А я не верю, что ты ждешь, будто я вышвырну Амелию из клиники.

— Знаешь что, Роб? Тебе следовало так поступить. Ты же мой муж.

Роб поднялся:

— А она пациент. И это моя работа. В отличие от тебя для меня это кое-что значит!

Он зашагал прочь из кухни, а я потерла виски. Я казалась себе зависшим в воздухе самолетом, который кружит над аэропортом, но не видит, куда приземлиться. В этот момент я так ненавидела Шарлотту, что в животе у меня все окаменело, став твердым и холодным. Роб был прав: все, чем я являлась, теперь валялось в стороне из-за того, что сделала со мной Шарлотта.

И в этот момент я поняла, что связывает нас с Шарлоттой: она чувствует то же самое из-за того, что с ней сделала я.

На следующее утро я решила все изменить. Поставила будильник и вместо того, чтобы опять проспать школьный автобус, сделала Эмме французский тост с беконом на завтрак. Настороженному Робу я пожелала хорошего дня. Вместо того чтобы делать ремонт, я убрала дома. Пошла в магазин за продуктами, однако поехала в городок в тридцати милях от нашего района, чтобы не наткнуться на знакомые лица. Я встретила Эмму после школы, прихватив ее форму для фигурного катания.

— Ты отвезешь меня на каток? — увидев меня, спросила она.

— Какие-то проблемы?

— Наверное, нет, — сказала Эмма после секундного колебания, а потом пустилась в жалобы о том, как несправедливо со стороны учителя давать тест по алгебре, ведь он знал, что она отсутствовала и не могла ответить на неожиданные вопросы.

«Я скучала по этому», — подумала я. Скучала по Эмме. Я дотянулась до нее и пригладила волосы ладонью.

— Что такое?

— Я просто тебя очень люблю. Вот и все.

Эмма изогнула брови:

— Хорошо, теперь мне даже страшно. Ты ведь не скажешь, что у тебя рак или что-то вроде того?

— Нет, просто я знаю, что в последнее время… отсутствовала. Прости.

Мы стояли на перекрестке, и дочь повернулась ко мне лицом.

— Шарлотта — стерва, — заявила Эмма, и я даже не сказала ей следить за языком. — Все знают, что эта история с Уиллоу не твоя вина.

— Все?

— Ну, по крайней мере, я, — ответила она.

«И этого достаточно», — поняла я.

Через несколько минут мы прибыли на каток. Краснощекие мальчишки выходили по одному из стеклянных дверей и тащили на спинах, как черепашки, огромные сумки с хоккейным снаряжением. Меня всегда забавляла эта разница между жизнерадостными фигуристами и суровыми хоккеистами.

Как только я вошла внутрь, то сразу поняла, о чем забыла. Нет, скорее, не забыла, а что совершенно вытеснило из мыслей: Амелия тоже будет тут.

Она выглядела иначе, чем в последнюю нашу встречу, — одетая во все черное, с перчатками без пальцев, в рваных джинсах и армейских ботинках. А еще эти синие волосы. Девочка горячо спорила с Шарлоттой.

— А мне наплевать, кто нас слышит! — сказала она. — Я же сказала, что больше не хочу ходить на фигурное катание.

Эмма схватила меня за руку.

— Уходи, — еле слышно сказала она.

Но было слишком поздно. Мы жили в маленьком городке, а история порядком нашумела. Все в зале, девочки и их матери, ждали, что произойдет дальше. И ты, сидевшая на скамье рядом с сумкой Амелии, тоже меня увидела.

Твоя правая рука была в гипсе. Как ты сломала ее на этот раз? Еще четыре месяца назад я бы знала все подробности.

Но, в отличие от Шарлотты, я не хотела выносить грязное белье из дому. Я сделала глубокий вдох и притянула к себе Эмму, уводя ее в раздевалку.

— Так, — сказала я, убирая волосы с глаз. — И сколько длится индивидуальная тренировка? Час?

— Мам…

— Я могу уехать и забрать вещи из химчистки, чтобы не сидеть здесь…

— Мам… — Эмма потянулась к моей руке, как в детстве. — Это не ты начала.

Я кивнула, не в силах сказать что-либо еще. Вот что я ожидала от лучшей подруги: честности. Если она шесть лет твоей жизни вынашивала мысль, будто я сделала нечто непоправимое во время ее беременности, то почему ни разу об этом не заговорила? Почему не сказала: «Эй, как случилось, что ты не?..» Я наивно полагала, что молчание означало согласие, а не назревающий вопрос. Может, я сглупила, считая, что друзья друг другу чем-то обязаны. Как минимум объяснение.

Эмма зашнуровала ботинки и заторопилась на лед. Я немного подождала, потом толкнула дверь раздевалки и встала перед изогнутым барьером из оргстекла. В одной стороне катка находилась группа новичков — сороконожка из детей в зимних комбинезонах и велосипедных шлемах; их ноги разъезжались, как стороны треугольника. Упал один, упали