Санкт-Петербург, 1910

Вернувшись в дом на Васильевском острове, Осташев сначала постучал к приятелю, потом, толкнув дверь, зашел, поморщившись от сильного запаха перегара и нестираного белья. Барон фон Остен-Сакен спал на грязных простынях, храпя, как говорится, на всю Ивановскую, и воздух, выходивший через узкие ноздри со свистом, создавал впечатление, что неподалеку гудит паровоз. Осташев с брезгливостью присел рядом с ним, толкнув ногой небрежно брошенные сапоги, и потряс спящего за плечо:

– Володька, просыпайся, есть дело.

Спящий открыл красные глаза, поморщился, будто увидел привидение, но скоро пришел в себя и махнул рукой:

– Отстань. Спать хочу.

– Интересно, на какие шиши ты напился? – процедил Юрий, заметив пустую бутылку коньяка. – Вроде продулся в пух и прах.

– Анька дала, в долг, – пробурчал Владимир, переворачиваясь на другой бок, и приятель ухмыльнулся про себя. Анька была проституткой, которая по-своему любила и жалела красавчика барона и иногда давала деньги.

– Эх, проституток обираешь, – укоризненно сказал друг. – И не стыдно? Впрочем, вставай, я к тебе с предложением, между прочим, очень выгодным. Хочешь заработать кучу денег, ничего не делая?

– Глупости, – пробурчал Остен-Сакен, но вдруг вскочил, словно его ударило током. – Что ты сказал?

– Я нашел тебе богатую невесту, – проговорил Осташев. – Дамочка желает купить тебя. Как ты на это смотришь? Дамочка сама баронесса, вдовушка, и ей до смерти хочется замуж.

Барон заморгал:

– Сколько она даст? Учти, мой милый, я задешево не продамся. Как-никак я барон, из самих Остен-Сакенов.

– Да они знать тебя не хотят, – усмехнулся Юрий. – Денег давно не дают. Интересно, во сколько ты оцениваешь себя? Дорого заломишь – глядишь, не возьмут.

– Да ну. – Владимир приосанился и икнул. Осташев брезгливо поморщился и отвернулся.

– Допустим, я хочу десять тысяч, – заявил барон, гордо вскинув голову. – Так ей и передайте – десять тысяч. И свадьбу желательно поскорее, если она согласна.

Юрий замялся.

– Есть одна трудность, – сказал он, стараясь говорить увереннее, чтобы Остен-Сакен не заломил большую цену. – Твоя будущая жена пока в тюрьме.

– Где? – Жидкие брови Владимира приподнялись, как две ниточки.

– В тюрьме. – Осташев притворно вздохнул. – Оклеветали дамочку. Тебе и самому известно: если человек красив, образован, при деньгах, ему завидуют и всеми силами пытаются утопить. То же произошло и с ней. На нее возвели напраслину, нашлись недоброжелатели, и она загремела на шестнадцать месяцев.

– В чем же ее обвинили? – поинтересовался барон, наклонившись к пустой бутылке. – Черт, ни капли не осталось. А выпить хочется.

– В неуплате налогов, – отозвался Осташев. Остен-Сакен приблизил к нему одутловатое лицо с наметившимися красными прожилками на тонком носе.

– Сойдет. Ох, душа моя, я женился бы на старухе, если бы она ссужала меня деньгами. Когда же моя суженая выйдет на свободу? Я жажду заключить ее в объятия.

Осташев чувствовал, что в замутненном сознании барона началась кропотливая работа. Он видел себя во главе карточного стола, в мыслях выигрывая огромные деньги.

«Дурак», – подумал Юрий и бросил:

– Завтра узнаю у своего приятеля – начальника тюрьмы. Думаю, тебе не придется долго ждать, раз дамочка уже начала расспрашивать о женихах.

– А твой приятель… того… не может ускорить ее выход? – Барон нервно забарабанил пальцами по несвежим простыням.

– Не сможет, придется подождать, – сказал Осташев, поднимаясь. Его начинало мутить и от спитой физиономии приятеля, и от ужасного запаха – смеси пота, перегара и несвежего белья. – Я, пожалуй, пойду. Завтра передам, что ты готов осчастливить баронессу.

– Да уж, будь добр, передай. – Владимир потряс бутылку, безуспешно пытаясь вытряхнуть хотя бы пару капель, потом бросил ее на пол и повалился на кровать. На красном лице появилась блаженная улыбка. Жизнь снова начинала ему нравиться.

Ломоносов, наши дни

Следователи снова переглянулись и ничего не ответили. Игнатов закрыл глаза, и вся его никчемная, пустая жизнь пронеслась перед ним. Он не помнил, когда родители начали выпивать, возможно, они уже родились пьяницами. Странно, что дед с бабушкой не употребляли спиртное. Когда они упустили единственного сына и невестку? И упустили так, что врачи-наркологи разводили руками. Дед продал все, чтобы лечить сыночка и его жену в лучших наркологических клиниках, но ничего не помогало.

– Ваши родственники сами не хотят бросать пить, – объясняли ему врачи. – Такая жизнь им нравится, понимаете?

Но дед не понимал, пока не продал все, оказавшись с бабушкой в совершенно пустой квартире. Впрочем, и родительская была не лучше, только те все пропили. А потом один за другим ушли в мир иной от цирроза печени: сначала отец, а за ним и мать. «Наверное, бате и там потребовалась собутыльница», – усмехнулся Денис, бросая на похоронах в могилу матери горсть земли. Он вспомнил, что однажды она, опухшая от водки, превратившаяся в подобие женщины, исповедалась ему, своему сыну, пытаясь оправдать запои:

– Это все из-за твоего отца. Он не был страстным мужчиной, не имел цели. Он был просто хорошим инженером, что-то конструировал, приходил домой, читал газету, съедал ужин, смотрел телевизор и шел спать. Интересов у него было немного, и сказать ему было практически нечего. Он был положительным, верным, надежным и предсказуемым. Короче, скучным. Я, молодая и красивая женщина, пыталась расцветить нашу жизнь.

Денис подумал, что она выбрала не самый правильный способ – алкоголизм, хотя могла заняться чем-нибудь другим, например, открыть приют для животных (мать любила собак и кошек). Видимо, потом ей удалось доказать отцу, что со спиртным жизнь не в пример веселее, и он ей поверил и втянулся. Судя по всему, ему действительно понравилось, и наставления и просьбы родителей он пропускал мимо ушей. Может быть, им и было весело… Им, только не окружавшим их людям.

Вскоре умерла бабушка, и у парня остался один-единственный родственник – дед. Павел Иванович Игнатов был не последним человеком в городе, когда-то работал в горисполкоме и имел влиятельных знакомых. Вообще-то он не любил никого просить, но ради внука преступил свои принципы, отправился к старым сослуживцам, и они помогли Денису поступить в институт, на престижный факультет. Эта престижность и сыграла потом злую шутку. Вместе с Игнатовым учились мажоры, сорившие деньгами, не своими, правда, но какое это имело значение? Мажоры задавали тон, создали крутую тусовку с самыми красивыми девушками факультета, и такие нищеброды, как Денис, туда, естественно, не допускались.