И это было еще хуже, чем шутка. Чего он не хотел? Возбудить тем вечером Марина или посмеяться над ним сегодня?

– Я собираюсь раскрутить своих поклонниц на «ответку», – воодушевился парень. – На фотосессию в стиле «ню». Я уже представляю этот кайф! АААА! Как ты думаешь, они решатся?

– Школьниц совратить решил? – проворчал Залевский.

– Ну почему сразу – совратить? Или ты считаешь, что их совсем не интересует собственное тело? Наверняка рассматривают себя со всех сторон. А фотосессия – это творческий подход к телу. Когда, если не сейчас? Когда тело начнет портиться? Вот если решатся, я на них на всех женюсь! – засмеялся мальчишка.

– Акт истинно божественного милосердия. Ты знаешь, что Кришна, будучи принцем, женился на всех девушках, освобожденных из плена?

– Зачем?

– В соответствии с обычаями того времени, девушек, побывавших в плену, не брали в жены – они считались падшими, но Кришна, несмотря на это, взял их себе в жены и сделал принцессами. Заметь, не устроил смотрины из лучших, а женился на всех падших.

– Кто сочинял этот эпос? Женщины?

– Кстати, у меня тоже возникали некоторые подозрения на этот счет. Но вернемся к фотосету. Так зачем ты это сделал?

– Хотел посмотреть на того, кто у меня внутри. Хотел его подловить. Увидеть, как выглядит мой внутренний демон.

Посмотреть? Надо ли такое проделывать с собой? Позволительно ли? Или, может, он хотел не посмотреть, а показать? Ему, Залевскому.

– А в зеркале нельзя было посмотреть?

– Нет. Ты же в зеркале сам смотришь на себя. Корректируешь рефлекторно.

Пожалуй, в этом он был прав: с зеркалом у каждого свои отношения.

– А хочешь, устроим тебе фотосет? – мальчишка смотрел Марину в глаза без намека на иронию.

– Нет, извини. Позировать я не готов. Меня вполне устраивают репортажные снимки и профессиональные фотосессии.

– Так это журналисты о тебе рассказывают и фотографы! А ты сам не хочешь о себе рассказать?

– Кому рассказать?

– Себе. Мне.

О чем рассказать? В чем повиниться и что предъявить из достоинств? Что я вообще знал о себе до встречи с тобой, думал Залевский. Открыться? Поведать о том, что он изнывает от страсти? Да, ему было страшно. Он не представлял, как мог бы открыться мальчишке. Ему же не образ предстояло воплощать. Образ – проще. Надеть чужую шкуру и даже вжиться в нее – пожалуйста. А себя? Боялся, что будет смешон и жалок. Да и выглядело бы глупо.

Мальчишка повозился в своем рюкзачке и неожиданно для Залевского извлек колоду карт.

– Сыграем?

– У тебя остались лишние деньги? – усмехнулся Залевский.

– Давай не на деньги.

– Это не интересно, – с пафосом профессионального игрока откликнулся хореограф.

– Давай на рабство, – предложил мальчишка.

– Продуешь – будешь убирать избу?

– Ну и уберу, если у тебя фантазии ни на что больше не хватает, – пожал плечами парень.

Фантазии? Фантазии у него хоть отбавляй! С его фантазией на рабство с ним лучше не играть. Где-то внутри Залевского, в районе солнечного сплетения, взорвались фейерверки.

– Играем пять партий, – постановил партнер.

Он расчистил место на столе и сдал карты.

– Я надеюсь, ты не катала? – пошутил Залевский.

– Надежды юношей питают, – откликнулся визави. – Не бойся, это не больно.

Хватило трех партий. Такого разгрома Залевский и представить себе не мог.

– Теперь ты мой раб! – провозгласил мальчишка.

– Мне нужно будет заняться уборкой? – вскинув бровь, поинтересовался обиженный Залевский. Как он мог забыть? Пацан же – уличный. Наверняка ему случалось картами зарабатывать на еду. Почему он, Марин, еще тогда, в Москве, представлял себе их отношения шахматной партией с сильной собственной позицией? А теперь выяснилось, что это была совсем другая игра. Проще и грубее. На чужом для него поле. И все козыри оказались на руках его противника. Противника?

– Пойдем! Пойдем со мной. Ты пожалеешь, но тебе понравится, – хищно улыбнувшись, пообещал мальчишка и взял проигравшего за руку.

И в нарастающем трепете от прикосновения, от неожиданной властности его руки, Марин спросил себя: почему я все время рабски подчиняюсь ему – терплю его выходки, капризы, грубость? Чувствовал, что всеми помыслами своими принадлежит этому человеку, который теперь властвовал над ним. Осознавал ли этот человек степень своего влияния?

Залевский лихорадочно соображал, что парень собирается с ним сделать. Какую приготовил каверзу? Он же неспроста втянул его в игру. Наверняка жульничал и был уверен, что выиграет. Что он затеял? У него заныло внутри.

– Я надеюсь, ты не сделаешь меня опять своим белым конем Калки?

Ему было неприятно, что он теперь находился в полной власти мальчишки. Или приятно? Он не мог разобраться в своих ощущениях. Наверное, так чувствуют себя девушки в постели, когда им завязывают глаза, подумал хореограф.

– Ну, зачем же повторяться? – пожал плечами его «господин».

Вышли в душные сумерки и разыскали скутер.

– Слушай, ты меня не на убой, часом, ведешь? – пытался шутить Марин.

– Дааа… я ковааарный! – кривлялся мальчишка.

Вытащил из торбы хореографа камеру.

– Садись. Пожалуйста, – с нажимом попросил он.

Марин осмотрел скутер и понял, насколько по-разному можно на нем сидеть. Но все, что он смог, – это присесть сбоку, закинув ногу за ногу. Почувствовал, что некуда девать руки, скрестил их на груди.

Щелкнул затвор, зафиксировав максимум закрытости объекта съемки.

– Я примерно так себе и представлял, – констатировал мальчишка. – Бронированный сейф, а не человек. И шифр забыт, и ключ потерян. Только взрывать. Или резать автогеном.

– Послушай, а чего ты хотел? Чтобы я открыто демонстрировал тут свои сексуальные желания?

– Можно не тут.

– Дело не в «где». Я о том, что у меня нет необходимости их демонстрировать, чтобы доказать себе, что они у меня есть. И вообще, разговор с собой – это один из симптомов психического расстройства.

– То есть, ты – не псих?

– Неужели ты не понимаешь, что я открываюсь иначе? Я делаю это в каждой постановке!

– И тебе никогда не хотелось рассказать об этом своим собственным телом? Представь, что тебе вкололи сыворотку правды и спросили: какой ты?

Мало ли, что ему хотелось… Он привык, что его мысли и чувства воплощают на сцене другие тела – тела его танцовщиков. И вообще, он слишком сложен, чтобы это можно было выразить в каком-то фотосете. Тем более – насильственном. Все это гораздо тоньше: человек иногда проговаривается лицом, взглядом. Но отпустить себя настолько, чтобы из тебя полезло неведомое тебе самому?