– Полагаю, ты говоришь не об отлове животных.

Она сверкнула зубами.

– Верно полагаешь. Такой охоте не учат больше нигде…

Их, первогодков, поднимали ни свет ни заря, после холодного душа – для закаливания – как стадо овец гнали на улицу. Там они под пристальным взором егерей, старших охотников, тренировались друг с другом. Чаще всего дрались на палках, иногда – на кулаках. Главное, подчеркивали егеря, не мастерство владения оружием, а напор и сила. Поначалу Морриган вечно ходила в синяках. Ее не щадили. Девочек среди охотников было не так уж мало, таких юных, как она, первогодок обоих полов – и вовсе добрая половина. Она проигрывала схватки не от того, что была слабее или мягкосердечнее. Просто не привыкла драться, не призывая на помощь свой дар.

Плеть-молнию, главный атрибут, символ и отличительный знак охотников, выдавали далеко не сразу. Морриган хорошо помнила тот день, когда ей сунули в руку мягкую, подозрительно теплую кожаную плеть и велели превратить ее в молнию. Подумала тогда, что издеваются… но нет. Плеть стала молнией в ее руках, пусть и гораздо, гораздо позже.

Но самое яркое, глубже всех забравшееся под кожу воспоминание – это споры с егермейстером, мастером-охотником. До сжатых в ярости кулаков, ругательств и хрипоты. Егейместера звали Коннор, и прозвищем ему служило слово, от которого его имя и произошло. Конхобар. Что значило – любитель гончих… охотник.

Ведьм среди охотников было немного, что Морриган казалось вполне естественным. Рассветные в дела Трибунала старались не лезть и наемниками становились редко. Чаще сидели в городах, деревушках или в министерствах (у кого на что хватало влияния и дара), сращивали кости, исцеляли от проклятий души и тела. Полуночные же и сами считались отступниками.

Ожидаемо, что среди охотников не нашлось подобных Морриган – полуночных от рождения, но так и не перешедших очерченных Трибуналом границ. К тому же, когда тебе всего четырнадцать, легко убедить старших, что ты невинна аки агнец. Только Присцилла, затесавшаяся в ряды охотников рассветная ведунья, разглядела в ней «темную силу». Но и она не смогла представить доказательств, что Морриган обращалась к полуночной магии. А о своей матери, слава о которой облетела всю Ирландию, она, не будь дурой, ни единой душе не говорила.

Но Морриган росла, росло и ее недовольство, что сила, с которой она родилась, таилась внутри, будто запертый в клетке зубастый зверь. Ей надоело замазывать иллюзиями синяки (так издевательских смешков в ее сторону прилетало меньше), надоело рычать в ответ на такие же издевательские замечания первогодков. В конце концов, надоело чувствовать себя слабой.

Морриган Блэр – слабачка? Вот еще.

Она упрямо твердила себе, что отказалась от полуночной магии. Какое-то время эти мысли сдерживали ее, но выдержки хватило ненадолго. На несколько унизительных недель. В один из дней на удар Ангуса, который из всей «малышни» бил особенно зло и жестоко, она ответила ударом. Только немного… нетипичным. Прошипела заклинание, вытягивая энергию из мира теней и обрушила ее – ледяную, пахнущую полынью и погибелью – на Ангуса. Он рухнул как подкошенный, задыхаясь от ужаса. Уверенный, что смерть – прямо здесь, за его плечом.

Егери выглядели так, словно в их суп заползла змея и свернулась там уютным клубочком. Один из них, Томас, схватил Морриган за шкирку, как описавшего угол щенка, и потащил прямиком к егермейстеру. Услушав доклад Томаса, Конхобар будто не удивился.

– Выкладывай, откуда знаешь магическую науку?

Отряхнувшись и оправив одежду, Морриган вскинула подбородок.

– Научили.

– Семья, от которой ты сбежала? Или нет больше семьи?

Она помрачнела. Обычно в вольные шли не от хорошей жизни. Да, встречались дети-мечтатели, которые, начитавшись книг, ушли из дома, чтобы отправиться в свое собственное приключение. Но таких были единицы. Куда больше тех, кто бежал от бедности, отца-тирана или пьянчуги-матери. Или тех, у кого вовсе не было родителей.

Морриган среди них была белой вороной. Узнай, что дома ее ждет мать (пусть и лишь тогда, когда ее отпускает мир теней) и умница-сестра, юные охотники покрутили бы пальцем у виска. Будь на их месте Морриган, возможно, поступила бы точно так же. Но она была на своем.

– Это важно?

– Да, если твой наставник – а он явно сильней тебя – еще более сведущ в полуночной магии, а Трибунал…

– В моей семье нет отступников, – перебила Морриган.

Только Бадб, которую, несмотря на все преступления, никому вовеки не поймать.

– Допустим, я поверю тебе на слово…

Возможно, Конхобар хотел сказать что-то насчет наказания, возможно, что-то еще… Морриган снова не дослушала.

– Разрешите мне использовать магию. На тренировках. Во время охоты…

– До которой ты еще не доросла, – неодобрительно бросил егермейстер.

– Быстро дорасту, если позволите использовать магическую силу.

Все знали, что в охотники брали тех, кого одобрил лично Конхобар.

– Ты – наемница.

– А еще я ведьма. Не понимаю, почему нельзя это сочетать. Я могу стать одной из лучших воспитанниц вашего лагеря. Недосягаемой для отступников – оттого, что хорошо знаю их методы… и умею их применять.

Конхобар долго молчал, барабаня пальцами по столу и глядя на нее из-под насупленных бровей.

– Я приставлю к тебе проверенных людей. Имей в виду, они глаз с тебя не спустят.

Так Морриган стала первой практикующей ведьмой в лагере Картрай.

До своих семнадцати лет она охотилась вместе со старшими наемниками. Проверку прошла, приставленных к ней охотников впечатлила. Однако и в следующий их с Конхобаром разговор, состоявшийся почти через три года после первого, тон егермейстера ни на йоту не смягчился.

– С этого дня работаешь одна. Перейдешь грань, и я натравлю на тебя охотников. Тратить силы на поиски очередной отступницы им не потребуется. Если кто-то узнает о твоих, даже самых невинных, фокусах, я лично приведу тебя в Трибунал. Поняла меня?

Морриган выдержала его взгляд – тяжелый, пригвождающий к месту.

– Поняла.

Вольное плавание пришлось ей по вкусу, но… свобода искушала. Теперь, когда рядом не мельтешили охотники, появился соблазн призывать настоящие полуночные чары. Куда серьезнее тех трюков, что Морриган могла позволить себе прежде. Понадобилось не так много времени, чтобы понять: она стремительно возвращается к тому, от чего убегала. Ради чего тогда она оставила мать и сестру? И Морриган дала себе обещание.

Никакой. Полуночной. Магии.

Ни о чем из этого она Дэмьену, конечно, не рассказала. Тронув берсерка за локоть, кивнула на женщину, выходящую из священной рощи. Неметона, Балор его забери.

Легко, почти танцуя, незнакомка ступала босыми ногами по траве. Сухопарая, седовласая, с вьющимися волосами до середины бедер, она была облачена в белое платье, доходящее до самых щиколоток. Голову ее венчал причудливый головной убор – оленьи рога, перевитые цепочками с нанизанными на них бусинами и украшенные листвой.