На южной окраине Могилева, на высоком и крутом берегу Днепра, откуда открывался прекрасный вид на заднепровские дали, стоял небольшой двухэтажный губернаторский дом.

Здесь имел пребывание Государь Император во время своих приездов в Могилев.

Почти вплотную к этому дому или, как мы его называли, — «дворцу» примыкало длинное двухэтажное здание Губернского Правления; в нем находилось Управление Генерал-Квартирмейстера, этого «святая святых» всей русской армии.

Перед дворцом и Управлением была довольно большая площадка, обнесенная со стороны прилегавшего к ней городского сада и улицы железной решеткой.

У парадного входа дворца, когда Государь был в Ставке, обыкновенно стояли парные часовые от Георгиевского батальона, составлявшего охрану Ставки.

Батальон комплектовался георгиевскими кавалерами — офицерами и солдатами всех строевых пехотных частей армии, по особому выбору. Это, так сказать, были «храбрейшие из храбрых».

В ближайших аллеях сада и на прилегающей к площадке улице несли дежурство чины дворцовой полиции и секретные агенты, которых мы называли «ботаниками». Дабы не обращать на себя внимание, они, внешне сохраняя непринужденный вид, словно прогуливаясь, останавливались у дерева или цветочной клумбы и как бы внимательно их рассматривали, в то же время зорко следя за всеми прохожими и проезжими.

Невдалеке, напротив Управления Ген. — Квартирмейстера, за садом в большом здании Окружного Суда помещалось Управление Дежурного Генерала Ставки, во главе которого стоял Ген. — Лейтенант Кондзеровский.

Остальные учреждения Ставки были размещены в казенных и городских зданиях, гостиницах и школах.

* * *

Жизнь Ставки до роковых февральских дней шла нормальным, давно заведенным порядком.

Работали в условиях совершенно мирной обстановки; до ближайшего участка фронта — Западного — было около 250 верст.

Рабочий день Управления Генерал-Квартирмейстера, где я, в чине подполковника Ген. штаба имел высокую честь служить вплоть до заключения в Быхове вместе с ген. Корниловым, начинался в 8 ч. утра, и с перерывами для питания продолжался обыкновенно до 10–11 ч. вечера.

Во главе Управления стоял Ген. — Лейтенант Лукомский.

На фронте в дни, предшествовавшие революционной буре, было спокойно. Происходили лишь незначительные, успешные для нас бои на Юго-Западном и Кавказском фронтах.

Все мысли наши и работа были сосредоточены, главным образом, на подготовке к весеннему общему с союзниками наступлению…

Русская армия к этому времени, благодаря усиленному производству отечественной промышленности и поддержке союзников, располагала огромными материальными и техническими средствами; она была ими богата как никогда со времени начала войны. Что же касается духа армии, то он оставлял желать лучшего…

Продолжительная и кровопролитнейшая во всей мировой истории война, вызвавшая огромную напряженность духовных и материальных сил, понизила вообще моральную устойчивость боровшихся народов и их армий.

Но, нужно правду сказать, это в большей степени, чем кого-либо, коснулось нашей родины и русской армии; причиной тому были обстоятельства внутренне-политического характера и в частности, как результат крупных пробелов в воспитании народных масс в духе сознательной и горячей любви к родине.

В общем же, однако, нужно признать, что русская армия начала 1917 г., прочно державшая свыше чем 1000 вер. фронт, представляла внушительную силу и могла быть использована не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что, при наличии упомянутых выше огромных технических средств, сулило успех.

Дабы закончить так затянувшуюся, перешедшую на истощение и медленное обескровление народов войну, нужно было той или другой из борющихся сторон— союзникам или центральным державам — напрячь все усилия и нанести врагу последний и всесокрушающий удар.

И тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы более чем вероятно роковым для Германии.[3]

Однако события конца февраля и начала марта — вспыхнувший и охвативший нашу родину революционный пожар не только сжег большие ВОЗМОЖНОСТИ на победоносное окончание войны[4], но и разрушил грандиозную, созданную веками и многими, многими поколениями русского народа величественную храмину Государства Российского…

Около 20-х чисел февраля в Ставку прибыл после продолжительного отпуска нач. штаба Верховного Главнокомандующего ген. Алексеев. Он провел несколько месяцев в отпуску в Крыму и, не закончив полного курса лечения, поспешил в Ставку, ибо приближалось время весенних операций.

Серьезная, изнурительная болезнь все еще мучила его. Температура временами доходила до 39–40°.

В его отсутствие должность нач-ка штаба исполнял ген. Гурко.

Помощником нач-ка штаба был ген. Клембовский.

Впервые тревожные сведения о волнениях в Петрограде начали поступать в Ставку 24 февраля. Особого значения им как-то не придавали.

Кстати, здесь необходимо сказать несколько слов вообще о настроении офицеров Ставки и именно тех кругов, с коими я соприкасался.

Внутренне-политическая напряженность, охватившая широкие общественные круги страны незадолго до революции, не могла, конечно, не повлиять в той или иной мере на психологию офицерства армии, в частности, и в большей степени, офицерства Ставки, которое естественно по своему положению было более в курсе всего происходившего.

Не скажу чтобы часто, но все-таки были разговоры и суждения на политические темы, являвшиеся отзвуком тогдашних общественно-политических настроений..

Из Петрограда доходили слухи о могущих быть «крупных переменах наверху» и даже о «дворцовом перевороте» и т. п.

Однако о возможности революционного взрыва во время войны не допускалось и мысли.

В течение 25 и 26 февраля были получены более тревожного характера телеграммы от Гл. Начальника Петроградского военного округа ген. Хабалова и Председателя Государственной Думы Родзянко.

Сообщалось, что 25 февраля в Петрограде начались волнения, выразившиеся в демонстрациях и вооруженных столкновениях населения с жандармерией и полицией в разных частях города, и что в этот день забастовало 240 000 рабочих.