Под телеграммой кроме Мехлиса поставили свои подписи командующий фронтом Тимошенко и еще один член военного совета фронта П. К. Пономаренко, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии.

В тот же день в их адрес последовал ответ:

Это дает основание говорить о том, что арестовали Павлова и его подчиненных порознь, а не вместе, как об этом вспоминал Мамсуров. Из тех же воспоминаний следует, что арест был произведен в расположении штаба фронта. Однако документально подтверждено, что Павлов был арестован в Довске.

Если, как пишет М. Е. Болтунов, маршал Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать Павлова, Климовских и Клича еще 29 июня, причем сделать это неотложно, то, спрашивается, кто осмелился затянуть с его исполнением на пять дней, до 4 июля, и почему виновный не понес за задержку никакой ответственности, хотя приказ исходил от самого Сталина?

Ни в коем случае не собираемся бросать тень на воспоминания легендарного разведчика Хаджи-Умара Мамсурова. Но пока перед историками не предстанет ясная, непротиворечивая картина того, как прошел последний день на свободе для командования Западным фронтом, точку в этой истории ставить рано. Пока же, на наш взгляд, очень многое говорит за то, что организация и арест генералов были доверены (не исключено, что и с участием Мамсурова) именно Мехлису, прибывшему в штаб фронта, по некоторым сведениям, 30 июня, но, по крайней мере, не позднее 2 июля 1941 года.

Сталинский посланник, зная, что никакая жестокость не будет его покровителем считаться излишней, действовал грубо, подтасовывал факты, не заботясь даже о тени законности. О его «объективности» при определении круга виновных свидетельствует хотя бы судьба генерал-майора A.A. Коробкова. По воспоминаниям генерал-полковника Л. М. Сандалова, встретившего войну начальником штаба 4-й армии, она «хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не потеряла связи со штабом фронта». Почему же осудили именно Коробкова? Сандалов объяснял так: «К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке (! — Ю. Р.) для предания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армии. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова».[128]

После ареста генералов подвергли жестоким пыткам и устроили над ними судилище. Военная коллегия Верховного суда под председательством небезызвестного Ульриха признала Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова виновными в том, что они проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями фронта, тем самым дезорганизовали оборону страны и создали возможность противнику прорвать фронт советских войск.[129] Их приговорили к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Это была расправа, прикрытая инсценировкой суда, ибо приговор был предрешен заранее, основывался только на показаниях подсудимых, никакие оперативные документы при этом к разбирательству не привлекались и показания свидетелей не заслушивались. В сентябре расстреляли и генерал-лейтенанта Клича.

После XX съезда КПСС Верховный суд возвратился к делу Павлова и его товарищей по несчастью. Было запрошено заключение Генерального штаба Вооруженных Сил СССР, в котором признавались крупные недочеты в подготовке ЗОВО к войне, но решительно отметалось обвинение, обращенное к командованию округом и фронтом, в трусости, бездействии, сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику. Все это позволило суду вынести справедливый вердикт.

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 31 июля 1957 года приговор от 22 июля 1941 года в отношении генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева и A.A. Коробкова, а также приговор от 17 сентября 1941 года в отношении генерала H.A. Клича были отменены, и дела на них производством прекращены за отсутствием в их действиях состава преступления.

Это произошло через 16 лет после происшедшего. А тогда, в 41-м, Мехлис, творя свое черное дело, не просто ревностно исполнял волю вождя. Это был и его собственный стиль: обоих деятелей роднила вера в репрессии как универсальное средство выправления того катастрофического положения, в котором во многом по их вине оказалась страна.

Что обстановка куда трагичнее, чем это виделось из Москвы, сталинскому эмиссару стало ясно сразу же по прибытии на Западный фронт. Большие претензии возникли у него не только к генералам, но и офицерам, и рядовым солдатам. На докладной записке начальника 3-го отдела фронта майора госбезопасности Бегмы о недостатках в обеспечении боевых действий частей авиации и ПВО Мехлис подчеркивает слова: «25.06.41 г. оборона Оршанского аэродрома не была организована, отсутствовал какой-либо порядок, общее руководство…» Здесь же описывалась паника в 43-й авиационной дивизии 26 июня, когда поступил приказ об эвакуации. Лев Захарович отметил следующие фразы: «Политаппаратом дивизии не было принято никаких мер к предотвращению паники», «Коммунисты на борьбу с паникой не были организованы», «Совершенно недостаточно реактивных снарядов, зажигательных и средне-осколочных авиабомб…», «плохая охрана и оборона аэродромов».[130]

Виновные, по мнению Мехлиса, должны были ответить сурово. Его решимость любой ценой добиться перелома разделял и маршал Тимошенко. В первые же дни новое фронтовое командование издало целый ряд приказов, которые должны были излечить личный состав от паники, трусости, отступательных настроений.

Первый из приказов датирован 6 июля 1941 года и касается отдачи под суд за «проявленную трусость, дезертирство и измену присяге» командира дивизиона 188-го зенитного артполка капитана Сбиранника, начальника окружной военной ветлаборатории военврача 2-го ранга Овчинникова, командира 8-го отдельного дисциплинарного батальона майора Дыкмана и других военнослужащих. 7 июля последовал новый приказ, каравший инспектора инженерных войск Красной Армии майора Уманца за невыполнение приказа командования Западным фронтом по подготовке к взрыву мостов через Березину в случае попытки немцев использовать их и занять Борисов. Уманец «преступно организовал подрывные работы, не обеспечив безотказности взрыва», в результате противник осуществил переправу и занял город.