— Да есть-то она есть, — неопределенно произнес Сергей и спросил вдруг:

— А какая, по-вашему, главная добродетель?

— Думаю, что смирение, — немного помедлив, ответила Кира.

— Смирение — это великая добродетель, — согласно кивнул он. — Но есть одна, которая еще нужнее и главнее.

Некоторое время он выжидательно смотрел на Киру, и она наконец сдалась.

— Рассудительность.

Кира принялась обдумывать это несколько неожиданное заявление.

— Это каноническое мнение? — уточнила она.

— Это мне в монастыре сказал монах один, Илья… Вот в Старом Почепе, недалеко тут от нас, проституцию извели недавно, ну, мамок там, сутенеров — всех закрыли… Ну, посадили, в смысле. Хорошо вроде… А девочки все из неблагополучных семей: у кого родители пьющие, у кого вообще их нет. Сидят по домам злые на оперов, заработать негде им теперь.

— Ну, — заметила Кира, — здесь-то немного другая ситуация.

— Другая, — подтвердил Сергей и вздохнул еще глубже. — А умом раскинуть все равно надо… Ну да чего голову ломать, Господь управит.

* * *

Кире постелили в отдельной крохотной горнице с таким обилием перин, что страшно было залезать на кровать из-за опасения непременно сверзиться вниз с этой стопки. Но перины послушно утонули под тяжестью тела, и Кира устроилась. В окошко ей был виден ствол толстенной, богатырской березы, и черная капа, прилепившаяся как раз на уровне окна, казалась гигантской улиткой. По мере того как дрема овладевала ей, Кире казалось, что улитка эта передвигается по стволу то ниже, то выше, и даже мерещились ей шевелящиеся рожки. Где-то в доме тикали ходики, и их отчетливый звук только усугублял тишину. Было душно, жар натопленных печей стоял крепко, как мороз. В небе, сколько было видно Кире, происходили какие-то движения, и иногда полная луна, похожая на антоновское яблоко, скакала в черных космах туч. И оттого что луна была похожа на яблоко, Кире казалось, что весь дом пропитан пряным запахом свежих, выстуженных яблок. «Пряный запах яблок, — мерцала у нее вялая, ленивая мысль. — Пряная какая осень!»

Заснуть окончательно у нее не получалось. То ей казалось, что где-то в вязких полях разворачивается автомобиль и свет его фар равномерно, угловато скользит по стенам комнаты. То ей вспоминался Кашгар, особенно почему-то коврик, который они купили с Алексеем, и вспоминался его узор, изображавший сказочное дерево жизни Ним, а сама она себе казалась волшебной птицей, знающей нечто такое, что можно знать, чем можно обладать только сидя на дереве жизни, цепко зажав костистыми лапами одну из его ветвей. Кире хотелось свободы и полета, ей хотелось разжать лапы и оторваться от дерева жизни, но ничего не выходило из этой затеи, и она по-прежнему владычествовала в кроне, и с тем особенным оттенком страха, который ощутим только во сне, к ней приходила мысль, что она всего лишь узор на ковре и никуда ей не взлететь, а до века слушать тихий говор розовых веток, и сама в конце концов становилась этой мыслью.

И только перед самым уже рассветом она забылась коротким сном, который хотя и был отягощен сновидением, все же освежил ее и дал ей силы пережить следующий день. Ей вдруг приснилась белка, которую они с Алексеем видели летом в вольере у церкви в Крылатском, когда встретились первый раз после его приезда. Белка была какого-то необычного размера; больше похожая на крысу, чем на белку, она крутилась в колесе, но останавливалась то и дело и смотрела тогда на Киру цепкими, пытливыми, чуть припухшими, чуть раскосыми глазками, похожими на слюдяные бусинки, и Киру томил этот взгляд странного существа, а когда оно снова начинало движение в колесе, колесо раскручивалось все быстрее, и быстрее, и быстрее, и ось его начала наконец скрипеть, скрипеть, металлически скрежетать, и не было способа изгнать из сознания этот резкий, настойчивый и неприятный звук…

* * *

Разбудили ее звуки клаксона прибывшего эвакуатора. Она быстро привела себя в порядок и вышла в ту комнату, где давеча трапезничали. На газовой плите посвистывал чайник, и Ольга уже хлопотала в кухне.

Перед дальней дорогой за стол усадили и водителя эвакуатора. Это был плотно сбитый, бодрый мужчина лет пятидесяти с грубоватыми чертами лица, которые, однако, слагаясь вместе, создавали довольно приятный образ какой-то мягкой, бывалой мужественности. К завтраку вышел и отец Геннадий. Кира то и дело поглядывала на фотографии пожилых монахов и расстроенно думала о том, что предчувствия подвели ее и эта случайная заминка, которая показалась ей вовсе не случайной, так и не разрешила ее сомнений.

— Вы кушайте, кушайте, — подбадривал ее отец Геннадий. — Мне-то и нельзя ничего, у меня диабет, — неожиданно признался он.

— А что это вы вчера пели, батюшка? — вспомнила вдруг Кира. — «Перед кончиной земного порога наша держава царя обретет». Это как понимать?

— Да так и понимать, — несколько удивленно сказал отец Геннадий. — Будет в России монархия. Это же предречено, — и еще раз в его голосе послышалось удивление Кириной неосведомленностью. — В России будет монархия, царем станет прямой потомок Николая Второго, мужескаго пола.

— Второго? — переспросила Кира, думая, не ослышалась ли она. Где-то когда-то она читала, что наследниками Российского престола могут, да и то с натяжкой, считаться дети родной сестры Николая великой княжны Ольги Александровны, прижитые ей в браке с полковником Куликовским.

— Может, имеется в виду кто-то из Куликовских? — усомнилась она. — Потом еще у него сестра была — Ксения. Та была замужем за великим князем Александром Михайловичем.

— Вто-ро-го, — отчетливо произнес отец Геннадий. — Анастасия спаслась, жила в Италии, вот от нее и будет.

Водитель эвакуатора, замерев с чашкой в руке, с неподдельным вниманием прислушивался к этому разговору.

— Разрешите, — решился вмешаться он. — Кем же так предречено?

— Старцем Макарием, — живо ответил отец Геннадий. — Это он мне лично говорил.

Водитель посмотрел на Киру, Кира на водителя, Кира примолкла, водитель задумался. С одной стороны, заключение экспертов судебной медицины, с другой — слово схиархимандрита Макария, которого чекисты сутки продержали в воде на морозе и вырубали все-таки живого изо льда топорами, который предсказал возрождение Оптиной пустыни и много чего еще.

На дорогу Ольга всучила Кире пакет с пирожками — видимо, теми самыми, которыми вчера потчевала отца Паисия. Она опять смотрела на Киру с какой-то жалостью, словно проницала нечто, и, накинув куртку, вышла за мужем проводить. Водитель между тем, впечатленный услышанным пророчеством, все никак не мог отвлечься от этого размышления.

— И когда же ждать, батюшка? — спросил он уже на улице.

— Во время третьей мировой, — просто ответил отец Геннадий, приглядываясь к огромной стае черных птиц, кружившей над верхушками высоких берез. — Не пойму, вороны, что ли, это? — Глаза его весело блестели за стеклами очков. — Ну-у, друзья, на зиму пошло!