Это было издевательство, ужасное богохульство. Мэри быстро сложила рисунок и засунула бумагу обратно в ящик белой стороной кверху; затем она задвинула ящик, отошла от стола и снова села в кресло у огня. Она наткнулась на тайну и предпочла бы, чтобы эта тайна оставалась скрытой. Это ее ни в коей мере не касается и должно оставаться между рисовальщиком и его Богом.

Когда девушка услышала на дорожке снаружи шаги хозяина, то торопливо поднялась и отодвинула свечу от своего кресла, так, чтобы быть в тени, когда викарий войдет, чтобы он не мог обо всем догадаться по ее лицу.

Ее кресло стояло спинкой к двери, и Мэри сидела, ожидая его. Но Фрэнсис Дейви так долго не входил, что девушка наконец обернулась, чтобы прислушаться к его шагам, и тут увидела его, стоящего за креслом; он вошел бесшумно. Она вздрогнула от неожиданности, и тогда священник вышел на свет, извиняясь за свое внезапное появление.

— Простите, — сказал он, — вы не ожидали меня так скоро, и я прервал ваши мечты.

Девушка покачала головой и пробормотала извинения, после чего викарий сразу же спросил гостью о здоровье и о том, как она спала, одновременно снимая пальто и становясь перед огнем в своем черном одеянии священнослужителя.

— Вы что-нибудь ели сегодня? — спросил он, и когда Мэри сказала ему, что нет, он вынул часы и посмотрел на время — без нескольких минут шесть — и сравнил его с часами на письменном столе. — Вы уже однажды ужинали со мной, Мэри Йеллан, и поужинаете со мной опять, — сказал викарий, — но на этот раз, если вы не возражаете и если вы достаточно отдохнули, вы сами накроете на стол и принесете из кухни поднос. Ханна должна была все приготовить, и мы не станем опять ее беспокоить. Я же должен кое-что написать. Надеюсь, вы не возражаете?

Мэри уверила его, что отдохнула и больше всего хотела бы оказаться хозяину полезной. И тогда он кивнул и сказал: «Без четверти семь», и повернулся к ней спиной; она поняла, что ее отпустили.

Она отправилась на кухню, слегка выбитая из колеи внезапным появлением викария, и была рада, что он дал ей еще полчаса, потому что была еще плохо подготовлена к разговору. Возможно, ужин будет недолгим, и потом хозяин снова вернется к письменному столу и оставит ее наедине со своими мыслями. Лучше бы ей не открывать этот ящик. Память о карикатуре неприятно преследовала ее. Девушка чувствовала себя как ребенок, который узнал нечто, запрещенное родителями, и теперь, повесив голову, виноватый и пристыженный, боится, что язык выдаст его проступок. Ей было бы спокойнее, если бы она могла поесть одна здесь, в кухне, и если бы викарий обращался с ней как с прислугой, а не как с гостьей. А так ее положение неопределенно, потому что его учтивость и властность странно смешиваются. Мэри принялась собирать ужин, чувствуя себя как дома среди знакомых кухонных запахов, и с неохотой ожидая боя часов. На церкви пробило без четверти семь, время истекло; и она понесла поднос в столовую, надеясь, что чувства никак не отразились на ее лице.

Фрэнсис Дейви стоял спиной к огню, он уже придвинул к очагу стол. Хотя Мэри не смотрела на него, она чувствовала на себе испытующий взгляд хозяина и двигалась скованно. Она понимала также, что викарий что-то изменил в комнате, и краешком глаза увидела, что он разобрал мольберт и что картины больше не стоят у стены. Письменный стол до этого был в беспорядке, с наваленными на него бумагами и письмами, и хозяин, видимо, сжигал письма, потому что желтые, почерневшие обрывки лежали в пепле под торфом.

Они вместе сели за стол, и Фрэнсис Дейви предложил ей холодного пирога.

— Неужели любопытство умерло в Мэри Йеллан, раз она не спрашивает меня, что я делал сегодня весь день? — спросил он наконец, ласково подтрунивая над гостьей и тут же заставив ее лицо виновато вспыхнуть.

— Это не мое дело, где вы были, — ответила она.

— Вот тут вы ошиблись, — сказал викарий. — Это ваше дело. Весь день напролет сегодня я вмешивался в ваши дела. Вы ведь просили моей помощи, разве не так?

Мэри стало стыдно; она не знала, что ответить.

— Я еще не поблагодарила вас ни за то, что вы так быстро приехали в трактир «Ямайка», ни за то, что предоставили мне кров и ночлег. Вы считаете меня неблагодарной.

— Я этого не говорил. Я только удивлялся вашему терпению. Еще не пробило двух часов ночи, когда я отправил вас спать, а сейчас уже семь вечера. Много времени прошло, а мир не стоит на месте.

— Значит, вы сегодня не ложились спать?

— Я спал до восьми. А потом позавтракал и опять уехал. Мой серый конь захромал, и мне пришлось воспользоваться гнедым, так что дела пошли медленнее. Он трусил, как улитка, сначала в трактир «Ямайка», а оттуда — в Норт-Хилл.

— Вы были в Норт-Хилле?

— Мистер Бассат пригласил меня на завтрак. Нас было там восемь или десять человек, и только представьте эту картину: каждый выкрикивал собственное мнение в глухое ухо своего соседа. Трапеза затянулась, и я был рад, когда мы добрались до конца. Однако мы все единодушно решили, что убийца вашего дяди недолго пробудет на свободе.

— Мистер Бассат кого-нибудь подозревает? — Тон у Мэри был сдержанный, и она смотрела в свою тарелку. Девушке казалось, что она жует опилки.

— Мистер Бассат готов самого себя подозревать. Он опросил всех и каждого, кто живет здесь в радиусе десяти миль. Но, оказывается, еще всякие странные личности бродили прошлой ночью по дорогам, и имя им легион. Потребуется неделя, если не больше, чтобы добиться правды от каждого из них; но все равно мистера Бассата это не путает.

— Что сделали с… моей тетей?

— Сегодня утром их отвезли — обоих — в Норт-Хилл, там их и похоронят. Все уже устроено, вам не о чем беспокоиться. Ну, а что касается остального, поживем — увидим.

— А разносчик? Его не отпустили?

— Нет, он сидит под надежным замком и сотрясает воздух проклятьями. Мне этот тип не по душе. Да и вам, думаю, тоже.

Мэри отложила вилку, которую поднесла было к губам, и опять оставила еду нетронутой.

— Что вы имеете в виду? — спросила она настороженно.

— Только то, что вы не любите разносчика. Я вполне вас понимаю, ибо более неприятный и отталкивающий малый мне никогда еще не попадался. Я знаю от Ричардса, конюха мистера Бассата, что вы подозревали разносчика в убийстве и так и сказали самому сквайру. Отсюда мое заключение, что вы его не любите. Остается только пожалеть, что запертая комната доказывает его невиновность. Из этого человека получился бы отличный козел отпущения, и это избавило бы нас от многих неприятностей.

Викарий продолжал ужинать с отменным аппетитом, но Мэри было не до еды, и когда он предложил ей добавку, она отказалась.

— И что же сделал разносчик, чтобы до такой степени навлечь на себя ваше неудовольствие? — поинтересовался священник, не желая отступать от этой темы.

— Он однажды напал на меня.

— Так я и думал. Он соответствует определенному типу. Вы, конечно, не поддались ему?