В одной из женщин Катя узнала Татьяну Никаноровну. Вероятно, на руках у нее был ее старший сын, находившийся сейчас на фронте. Солдат, который сидел ближе к ней, и был Степан Лукьянов. Катя вгляделась в его лицо, пытаясь найти хотя бы отдаленное сходство с Машей, но фотография сильно выцвела, и лицо Машиного отца расплылось, стало пятном. Потом Катя внимательно осмотрела и другие фотографии — их было не меньше десятка. Но вот она взглянула на крайнюю фотографию справа, и у нее словно сердце остановилось. Прямо на нее смотрел веселыми, смеющимися глазами Ваня Акимов. Ваня был в длинном дождевике, в болотных сапогах, без фуражки, с взъерошенными волосами. В одной руке он держал топор, а в другой — щуку. Хвост щуки лежал на земле, и если б Акимов мог ее вздернуть выше, вероятно, голова щуки оказалась бы на уровне его глаз. Узнала Катя и того человека, который стоял рядом с Акимовым. Это был профессор Венедикт Петрович Лихачев.

Он, как и Ваня, в болотных сапогах, в дождевике, в широкополой парусиновой шляпе. Стянув морщины своего лица к толстому носу и скосив круглые глаза на Акимова, профессор комически изображал испуг.

В первое мгновение Катя глазам своим не поверила. "Уж не кажется ли мне? Наверное, кажется…

И все потому, что беспрерывно думаю о Ване, о его судьбе", — пронеслось в голове Кати. Она встала на носки, вытянула шею, и вдруг ей показалось, что Ваня взглянул ей в глаза. "Он! Он! Но как оказалась его фотография здесь? Какими ветрами занесло ее сюда, в это далекое сибирское село, в этот крестьянский дом?" — спрашивала себя Катя.

Ей захотелось сейчас же выбежать в прихожую, откуда по-прежнему доносились голоса Маши и Татьяны Нпканоровны, и узнать у них обо всем этом. Но тут же она сдержала себя. Ни Маше, ни Татьяне Никанорозне она не могла сказать ни о подлинной цели своего приезда в Томск, ни о своем знакомстве с Акимовым и профессором Лихачевым. Все это могло нанести непоправимый вред конспиративным партийным связям. "Как-нибудь сама разузнаю", — успокоила себя Катя и легла на кровать, решив немножко повременить с выходом в прихожую, справиться с волнением, которое отзывалось зычными ударами в виски.

"Ваня, Ваня… Знал бы ты, в какой дали и при каких невообразимо странных обстоятельствах повстречала я тебя", — мысленно обращаясь к Акимову, думала Катя.

Послышались легкие, осторожные шаги Маши.

— Катюш, ты не заболела? Мы с мамой тебя все ждем-пождем. Чай пора пить. — Маша погладила Катину спину.

— Я сейчас, Маша, встаю. Здоровье хорошее, настроение нормальное. Ноги вот поднывают после такого пути. Ну ничего, пройдет. — Катя поднялась с постели и встретила озабоченный взгляд Маши. Подружка по-видимому, обеспокоилась за нее не на шутку.

Через полчаса Татьяна Никаноровна угощала девушек праздничным завтраком. Ее шустрые руки стремительно поставили на стол ватрушки с творогом, сковороду обжаренного картофеля, сотовый мед. Ватрушки Татьяна Никаноровна называла шаньгами, и Кате они показались восхитительными. В Петрограде Катя иногда покупала ватрушки на завтрак, торопясь то на занятия на курсы, то по каким-нпбудь поручениям брата. Но те ватрушки, может быть, только формой напоминали эти, сибирские, а в остальном решительно уступали.

— Тетя Таня, как это вы ухитрились так вкусно испечь их? — спросила Катя, с удовольствием втягивая дрожащими ноздрями запах шаньги.

— Хитрого, Катюша, ничего в том нет. Тесто завел$ на кислом молоке. Утром в подбой добавила маслица кусочек. А потом они у меня, выкатанные хорошенько, вытрунились. Посадила их в вольный дух, чуток сметанкой поверху покрыла. Они потому такие зарумяненные. — Татьяна Никаноровна рассказывала охотно, с улыбкой снисхождения к девушке, которая еще не обучена тайнам домашнего хозяйства, но непременно обучится, ибо от женской судьбы не уйдешь и, хочешь не хочешь, жизнь с тебя свое спросит.

Катя никогда не была чревоугодницей, даже наоборот: она ела все с одинаковым аппетитом, и жадность к еде была ей неведома, но единственно, к чему она испытывала повышенное влечение, — к свежему тесту, Она знала, что такое влечение интеллигентные женщины в Петрограде осуждали, так как это вело к полноте. Но пока Кате эта угроза казалась несерьезной. Ее молодой, деятельный организм отлично удерживался в самых идеальных пропорциях.

После завтрака девушки ушли в горницу и принялись готовиться к выходу на улицу. Собственно, Кате готовиться особенно было нечего. Одеждой она располагала только той, которая была на ней. У Маши сберегалось кое-что в ящике матери: кашемировый белый платок с крупными цветами, варежки с голубой каймой, шерстяные чулки, вязанные бело-сине-красной ниткой в стрелку. Маша приоделась, долго крутилась перед зеркалом, и Катя про себя решила, что делает она это неспроста. "Видать, ухажер у нее в Лукьяновке живет", — подумала она, но вслух ничего не сказала, чтоб не смущать подружку.

Маша предложила Кате кругленькую баночку с румянами, и Катя отказываться не стала. Какой девушке в такие годы не хочется быть еще более привлекательной?!

3

Главная улица Лукьяновки, прямая как стрела, уже пестрела от народа, когда девушки по заметенному снегом проулку вышли на середину села.

День выдался ясный, солнечный, тихий, хотя на оттепель не было и намека. Катя и Маша щурились, заслоняли глаза ладошками. Снег искрился от лучей солнца, переливался синими, зелеными, голубыми огоньками.

Народ тянулся на край села — к мосту. Как у всех трактовых селений, у Лукьяновки — один въезд, один выезд. Сюда, к ровной поляне, окруженной березняком, стекались, подобно ручейкам, некоторые проселочные дороги от заимок, хуторов и новосельческих поселков. Сюда же вели и тропы, по которым охотники возвращались с промысла из далеких таежных угодий.

Именно здесь, на этой поляне, происходили проводы рекрутов в армию и встречи демобилизованных солдат. Здесь в летнее время молодежь устраивала шумные игрища с хороводами, кострами, состязаниями в удали и ловкости.

Катя шла рядом с Машей, с любопытством присматриваясь к постройкам, да и к людям, которые обгоняли их, стремясь все туда же, на поляну. Катя ничем не отличалась по одежде от девушек Лукьяновки, и никто не обращал на нее особого внимания. Идет Марья Лукьянова с подружкой — ну и иди себе на здоровье, кому какое дело? Лукьяновка не простая деревня, где каждый новый человек — невидаль, а трактовое село с церковью, кабаком, двумя купеческими лавками, постоялыми дворами. За годы войны, конечно, попритихла трактовая суета, но не загасла совсем. И обозы идут, и одиночные подводы скачут, и этапы ссыльнопоселенцев движутся. Посторонний человек в Лукьяновке не редкость.

А вот кто приметил Катю тотчас же, так это лукьяновские парни. Стояли они на бугорке возле моста, шагах в тридцати от дороги, грызли кедровые орехи, тихомирно о чем-то разговаривали, поглядывали на прохожих. Еще издали они приметили девушек, а девушки их.

— Смотри, Катя, сколько кавалеров собралось! — с усмешкой сказала Маша. И хоть в ее голосе не было рсобой почтительности, Катя заметила, что лицо подружки зарделось, она поспешно поправила полушалок на голове. "Видать, и ее избранник там же", — подумала Катя и принялась пристальнее рассматривать парней.