Числом их было изрядно — десятка полтора-два.

Вглядываясь в облик парней, Катя разделила их надвое: одни только еще входили в свою пору, едва-едва миновав черту мальчишества, другие уже пожили, повидали белый свет, познали беды и горе. Двое сутулились на костылях, один стоял с пустым рукавом, заткнутым за опояску, а еще трое переминались на деревянных ногах. Не успевшее почернеть дерево протезов, вытесанных из обрубков березы, выделялось среди черных и серых пимов. Парни были в полушубках и зипунах, в мохнатых шапках, в собачьих, лосевых, овечьих рукавицах. Трое не сбросили еще шинелей и серых солдатских папах, а может быть, после госпитальных мытарств и побывки дома вновь готовились к отъезду в свои части.

Когда девушки приблизились к парням на самое короткое расстояние, один из них игриво крикнул:

— Наше вам, Мария Степановна! Подвертывай сюда. Как раз и с подружкой познакомишь.

— Отца иду встречать, Петя, — попыталась отговориться Маша.

Но парни пришли в движение: загалдели, замахали руками, зазывая девушек к себе. Маша заколебалась, остановилась, вопросительно посматривая на Катю.

— Давай, давай, иди к нам, Машуха! С нашего бугра дальше видно, — не унимался парень, которого Маша назвала Петей.

— Подойдем к ним, Маша! Не съедят же они нас, — сказала Катя, чувствуя, что подружка втайне желает этого.

Увидев, что девушки свернули с дороги и по истоптанному снегу идут к ним, парни как-то вдруг замолкли, подобрались, мгновенно сменив озорство на серьезность.

— Здорово, ребята! Ручкаться не стану. Пальцы у меня болят, — сказала Маша и, заметив, что парни рассматривают Катю, отрекомендовала ее: — А это Катя Кондрашина. Вместе работаем, вместе живем. Ну вот и в Лукьяновку пришли вместе.

— А что ж, пригожая дпвчинка! Нам такие пригодятся. Наши лукьяновские парни до девчат страсть какие любители. И поласкать могут и разбираются, что гуда комлем лежит! И девку бабой сделать тоже знают как, — поблескивая из-под папахи нагловатыми глазами, с вызывающим смешком проговорил один парень. Но слова его встретили по-разному: подростки захихикали, а взрослые парни насупились, считая подобное бахвальство неуместным, особенно перед незнакомой девушкой.

Маше стыдно стало перед Катей за выходку парня.

Она окинула его ненавидящим взглядом, сдерживая ярость, охватившую ее, сказала:

— И дураки среди лукьяновских парней встречаются. Не много, но есть. А первый дурак — Петька Скобелкин. У него язык как помело, все нечистоты выгребает!

Раздался дружный хохот. На этот раз взрослые парни не скрывали своего одобрения. Покачиваясь на костылях, парень в солдатской папахе, поглядывая на сконфузившегося Петьку, сказал:

— Ну что, получил?! Вот так всегда будет, когда вначале скажешь, а подумаешь только потом.

— Отбрила Машутка!

— Городские! Они, брат, не нашим чета!

— Утрись, Петька! Твоя карта бита, — хохотали парни.

Маша сама прекратила галдеж. Ей неприятно было за свою жестковатость. Петька Скобелкин жил по соседству с Лукьяновыми и, будучи года на три моложе Маши, знал многое о ее взаимоотношениях с Тимкой Черновым, выполняя не раз роль почтальона и курьера.

— Ну ладно вам ржать-то! Парень чуть оступился, а вы обрадовались сразу, на потеху его подымаете, — сказала Маша с упреком в голосе.

Парни присмирели, а Петька посмотрел на Машу совсем уже дружелюбными глазами. "Умеет Маша разговаривать с парнями. На эту муж легко узду не набросит", — подумала Катя, продолжая всматриваться Б лица парней. Ее особенно занимали фронтовики. Ко всему, что здесь происходило, они относились с какойто сдержанной снисходительностью, как к чему-то ненастоящему и далекому для них. "Ну ладно, ребята, ладно, забавляйтесь, пока не пробил ваш час, не ударила над вашей головой гроза, не бросила вас судьбина в преисподнюю войны". Именно такой смысл раздумий видела Катя в глазах фронтовиков — каких-то уже пригашенных, тронутых страданием, тускло светящихся печалью.

— На вечерку, Маша, приходи ноиче, — с подчеркнутой учтивостью сказал парень на костылях. — У Матрены Илюхиной собираемся. И подружку приводи. Как ее зовут-то? Катя? Не страшись нас, Катя, не бойся. Лукьяновские ребята в обпду не дадут. И не все мы такие зубоскалы, как Петька. Приступит нужный час, и о жизни можем поговорить, хотя грамота наша куцая и газет читать нам не доводится.

Маша слушала фронтовика как-то уж очень почтительно, с завороженным видом. Он стоял на костылях, чуть опустив голову, но, когда девушка вскидывала на парня глаза, пуще всяких слов кричала ее душа: "Зови, Тима, зови!"

"Вот он и есть ее избранник. Он, он", — сказала Катя сама себе, поглядывая на Машу и видя, как преобразилась ее подружка под натиском чувств, которые, если б даже она попыталась их спрятать, все равно прорвались бы наружу.

— Кать, сходим? — спросила Маша счастливым голосом.

— Сходим, Маша, обязательно сходим, — сказала Катя, с благодарностью посмотрев на парня с костылями.

Высокий, прямой, с открытым лицом, большими синими глазами, он располагал к себе, вызывая в душе доверие. По годам он, возможно, был старше всех на поляне. Но, может быть, лишь так казалось. Война никого не молодит.

— Охотники идут! — крикнул кто-то с дороги.

Парни задвигались, потянулись поближе к мосту.

Катя пошла за ними, оставляя позади себя Машу и парня на костылях. Она слышала, как те заговорили о чем-то вполголоса, торопливо и тревожно. Катя ускорила шаги.

4

Выход охотников из тайги… Чем-то это напоминало возвращение моряков из далекого плавания. В Петрограде Кате довольно часто приходилось наблюдать приход кораблей. Иногда из Стокгольма доставлялась с "оказией" партийная почта. Получать ее Катя умела как никто другой. Изобразит тоскующую невесту, а то и молодушку, нетерпеливо пырнет по трапу внутрь парохода, а там уже кто-то из матросов или кочегаров наготове. Мгновение и почта в запасном кармане жакетки…

Долго на берегу толпятся люди, ожидая выхода "единственного", "родного". Не каждый может покинуть свой пост немедля. Поцелуи… Объятия… Расспросы… Осмотр заморских гостинцев… Счастливое шествие к дому, где ждут дети, матери, любимые…

Катя стояла в толпе на мосту, опершись на почерневшие от дождя и ветра стропила, жмурилась от ослепительного блеска, каким был залит весь простор за селом, охваченный от горизонта до горизонта снегом и солнцем.

От ворот поскотины приближался Мелеха Чусин со своим сыном Николкой, полудурком. Чусинский двор в Лукьяыовке — один из самых бедных. Детей у Мелехи с женой Феклой дюжина. И все погодки. Когда соберутся вместе белоглазые, светловолосые, вихрастые, кажется, что кто-то сыпанул их из кузова, как грибкую семейку. Ребятишки и в самом деле напоминают грибы-белянки. От постоянной голодухи они тонконоги, юнкоруки, прозрачны, одежонка подрана, едва прикрывает бескровные тела. Так и кажется: березовый осенний лист кружился-кружился в воздухе и наконец упал наземь, угадав на шляпку гриба, приклеился намертво, будто вырос тут.