— Смело.

— А то! Сдал Влада, конечно, сам Шульгин. На кого спишут убийство, было не важно. И, скорее всего, кроме Влада были у них и другие кандидаты на роль ягненка на заклание. Но выбирали они не только мальчишку, но и мамашу, чтобы потом ее подставить под убийство Герасимовой. Очевидно, по совокупности лучше всего подошли Пуховы.

Гордеев разлил свежий кофе, опустошил пепельницу, взял сигарету, пожевал задумчиво, не прикурив.

— Но почему сразу вслед за Владом не убить Герасимову? Зачем было ждать больше месяца?

— А куда торопиться? Клиенты должны были созреть. И Герасимова, и Пухова. Я не удивлюсь, если выяснится, что идея с созданием телефона доверия исходила от Чистякова, появилась эта служба, между прочим, после смерти Влада. Именно оттуда исходила анонимка насчет Влада. Кроме того, надо было дать время фашикам как-то прореагировать на гибель товарища, отметиться дополнительными угрозами и погромами. Следствию дать время основательно забуксовать. Так что торопиться было совершенно ни к чему.

Юрий Петрович потер кулаками глаза, потом потряс головой:

— Сейчас систематизирую…

Денис взялся было за очередную сигарету, но отложил. Горло уже саднило: выкурил за день не меньше двух пачек. И вдруг захотелось чего-нибудь пожевать. Гордеев сидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к стене. Денис не стал мешать его думам, сам сходил к холодильнику. Там нашлось немного копченой курицы и бутылка кетчупа, на стойке для бутылок — кроме минералки и пакета кефира початая бутылка коньяка.

— Доставай, — бросил Юрий Петрович, не открывая глаз, — я участвую. Стаканы над мойкой.

Денис сварганил пару бутербродов, разлил коньяк, поискал и нашел в холодильнике лимон. Коньяк был слишком холодным, Денис покатал стакан в ладонях, согревая.

— За успех безнадежного предприятия?

— Вот именно что безнадежного, — кивнул Гордеев. Выпили, пожевали лимончик. — Все это не просто бездоказательно. Я бы сказал, вообще недоказуемо.

— Я знаю, — усмехнулся Денис.

Юрий Петрович пропустил его замечание мимо ушей.

— Предположим, мы знаем, как было совершено убийство Герасимовой. Кстати, мы это знаем?

— Естессно. Мы это и раньше знали, просто акценты расставляли немного неправильно. Пухову все-таки именно подставляли, а не случайно она там оказалась. Обидно, я ведь звонил в день убийства Шульгину, причем вскоре после убийства. Знать бы, что это пригодится, можно было бы попросить Макса отследить его местоположение, можно ведь это сделать по ближайшим узлам мобильной связи. Найти общую зону приема и получить круг пусть радиусом десять километров. Он ведь был где-то поблизости еще от «Березок», наверняка. Если бы прямо тогда его спрессовать, то нашлась бы и нужная грязь на ботинках и, может, даже что посущественнее, а так…

— Если бы да кабы!.. Ты же сразу сказал, что действовал профессионал. Теперь мы в этом убедились. Никаких улик против себя он, конечно, под диваном не хранит. Но давай все-таки еще раз пройдемся по тому вечеру, может, хоть за что-то зацепимся?

— Давай пройдемся. — Денис разлил по стаканам остатки коньяка и с сожалением убрал бутылку под стол. — Чистяков организовал встречу, наверняка уговорил Герасимову до поры до времени помалкивать и с Пуховой поговорить наедине. На этом его миссия временно заканчивалась. Шульгин, очевидно, появился в окрестностях «Березок», как только начало темнеть, оставил машину где-нибудь подальше, пришел к забору пешком. Кстати, мои ребята выяснили, дырка в заборе появилась еще полгода назад. Весной там было натуральное болото, несколько опор перекосило, и плиты разъехались.

— И за полгода никто не позаботился залатать?

— Кому оно надо?! У нас наверняка и на супер-пуперных ядерных объектах дыры в заборах никто не латает, а тут какой-то дачный поселок. Пока никого не убили, не ограбили… Короче!

— Понятно. Значит, приехал он туда заранее, и что?

— И стал ждать. Не Герасимову. Пухову. Когда приедет Герасимова, его не интересовало, он точно знал, что до семи она появится, а большего ему и не нужно было. Другое дело Пухова. В том, что она пойдет на встречу, и в том, что пойдет одна, он не сомневался. Но придет она, сгорая от нетерпения, без десяти семь или, наоборот, опоздает? И заранее убивать было опасно, время смерти потом не сойдется, и опоздать было нельзя.

— Но как же он одновременно сидел в засаде и следил за Пуховой, которая еще была в Москве?

— Элементарно. Скорее всего, он повесил на ее пальто маячок, а когда напал, то сорвал его.

— Н-да… — протянул Гордеев. — Если бы этот маячок у него найти, а потом заставить экспертов отыскать на пальто ту самую дырочку от той самой булавочки, а потом провести какой-нибудь спектральный анализ, то можно было бы…

— Размечтался! — хмыкнул Денис. — Не сделает он нам такого подарочка, этот маячок давно уже гниет в земле сырой. Он настолько все просчитал, что искать против него вещественные доказательства — просто трата времени и сил.

— Ты вроде как им восхищаешься?! — возмутился Юрий Петрович.

— Не восхищаюсь, но уважаю. Потому что профессионализм в любом деле достоин уважения.

— Ладно. Ну а кровь на одежде, в машине? Не так много времени прошло, можно еще что-то поискать.

Денис отрицательно покачал головой:

— Одежду он наверняка всю уничтожил, машину, скорее всего, угнал где-нибудь, где точно сразу не хватились, возможно, даже вернул на место так, что вообще никто ничего не заметил. Нет, Юра, тут мы своими силами точно ничего не сделаем. Но даже если бы на нас весь МУР впахивал, я бы все равно за результат не поручился.

— Коломбо прямо какой-то — убийца известен, но прищучить его не на чем.

— Можно пойти к Дегтяреву…

— И что?

— Вдруг ему понравится наше построение?

Гордеев недовольно поморщился:

— Ты в это веришь?

— Нет.

— И я не верю. Кто пойдет?

— Я.

— Почему ты?

— Потому, что ты адвокат, а я — свидетель, мои показания он обязан записать в протокол. Есть одна бумажка, к ней полагается приложить еще хотя бы одну — типа проверили, не подтвердилось.

После убийства Екатерины Герасимовой много было сказано слов в ее адрес: и хвалебных, и хулительных, и подобострастных, и желчных, и сухо-бездушных; и чем больше я слушал их, тем больше укреплялся во мнении: истинно, слово произнесенное есть ложь. А про ребенка, про невинно убиенное дитя, с которого все и началось, в общем хоре как-то позабыли!

Меня же терзает тяжкое раздумье: с какой мыслью он принял смерть, с черной или светлой? Во что верил (или не верил)? И что-то подсказывает мне, хоть и не знал я совсем этого отрока, что мысли его в последний час были чисты, и ушел он с верою в добро, которое пытался сеять по собственному малому разумению. Хотя разумение это было не вполне его собственное. Люди несравненно более многомудрые направили его. Они тоже верили, что творят добро? Как ни горько это сознавать, но похоже, что так. Так! Жизнь треплет нас, занозит наши души каждодневным «малым» злом, и, мозолистые, они становятся грубыми, как ладонь пахаря или стопа пилигрима, и уже не отличают «меньшего» зла от Великого добра…