Горцы пригоняли на продажу лошадей и другой скот. Между рядами бродили или лежали в пыли, просвечивая сквозь шкуру позвонками и ребрами, тощие священные коровы. Их никто не смел прогнать с базара. Голые мальчишки с кувшинами воды и прохладительными напитками шныряли среди покупателей и продавцов. Над освежеванными бараньими тушами тучами кружили жирные мухи.

Фокусники превращали длинную веревку в твердый высокий посох, устанавливали этот посох на земле, а потом по нему, цепляясь руками и ногами, забирался высоко над головами людей темнокожий подросток. Затем он спускался, и твердый посох снова превращался в веревку. Такие же иссушенные солнцем, с оливковой кожей, с заплетенными в косы волосами фокусники показывали и другие чудеса. Они вкапывали в землю несколько ножей острием вверх, спокойно ложились спиной на их смертельно заточенные жала, а помощники ставили фокуснику на тощий живот тяжелую корзину, наполненную песком и галькой. Через несколько минут корзину снимали, фокусник поднимался, и все видели, что на его голой спине нет ни единой царапины. Фокусник брал свои ножи, втыкал их в толстую доску и, улыбаясь, просил у зрителей медную монетку. От созерцания индийских чудес у Нуньеша почему-то начиналось головокружение, и он старался скорее уйти подальше.

Около круглого водоема, обсаженного деревьями, пользуясь относительной прохладой, отдыхали и ели путники. Пригородные крестьяне, привозившие зерно, овощи и плоды, поили здесь упряжных буйволов и ослов. Молодые щеголи в пестрых арабских халатах и тюрбанах или в индийских юбках-дхоти, увешанные браслетами и золотыми ожерельями, с тросточками из слоновой кости или опахалом из павлиньих перьев, подмигивали стройным полногрудым индускам в цветных сари, не скрывавших ни одной линии тела. Красавицы приходили за водой, позванивая медными кольцами на щиколотках и запястьях, и улыбались, показывая белоснежные зубы и поводя огромными подведеными глазами. Рядом с ними набирали воду в кувшины мусульманки, с ног до головы закутанные в белые и голубые покрывала. Их сплетни, шутки и перебранки не прекращались весь день. Нуньеш невольно вспоминал оставленную в Португалии мать, свою миловидную черноглазую жену и детей, такие же знойные дни и веселых португалок с кувшинами у городского колодца. Но он старался отогнать воспоминания и печаль, пытаясь настроиться на деловой лад.

Неподалеку от водоема усталые караванщики останавливали одногорбых верблюдов с проплешинами на боках, высоко поднимавших на изогнутых шеях уродливые головы в клочьях рыжей шерсти и бесконечно продлевавших монотонную мелодию бронзовых бубенцов. С верблюдов снимали вьюки, к ним тут же направлялись базарные старосты – брать с караванщиков налог. Иногда ходили угрюмые голые мужчины и женщины из касты «неприкасаемых», глухо оповещая о своем присутствии колокольчиком, чтобы кто-нибудь, случайно дотронувшись, не осквернился. Играл на дудочке, сидя с поджатыми ногами на циновке, укротитель змей, а перед ним, раздув «капюшон», раскачивалась под жалобную мелодию большая кобра. Монсаид, смеясь, как-то говорил, что у этих кобр вырваны ядовитые зубы.

Моплахи в коротких шароварах и пестрых чалмах то и дело проезжали на сухоногих, грациозных арабских скакунах. Девочка из дикого горного племени с листком ниже лобка танцевала под звуки свирели, бубна и барабана. Мусульманский писец в голубой чалме выводил каламом на бумажном свитке под диктовку просителя; рядом индусский писец наносил замысловатые значки на вощеную табличку.

Перед водоемом была установлена плита, украшенная резьбой и надписью по-арабски. Подойдя ближе, Нуньеш прочитал: «Водоем соорудил Омар ибн Ахмад из Джедды. Прохожий, утоляя жажду, помяни его имя».

Люди неспешно ходили по базару вперед-назад, иногда останавливаясь, торгуясь и делая какие-то покупки. Мавры и индусы, богатые и бедные, мужчины и женщины – никто не обращал внимания ни на иноземных воинов, стороживших у дверей лавки, ни на товары португальцев, как будто их не было на базаре. Монсаид разузнал: по базару гуляют слухи, что португальцы и не торговцы вовсе, а соглядатаи пиратов. Когда они уедут, над теми, кто что-либо покупал у них, будет учинена расправа.

Вооруженные моплахи все чаще останавливались перед лавкой, показывали пальцами на стоявших у входа солдат и говорили что-то оскорбительное, побуждая окружающих к обидному смеху. Диого Диаш, главный приказчик командора, решил пробраться на «Сао-Габриэль» и доложить о продолжающейся травле.

Диаш, два солдата и Монсаид ночью заросшими травой переулками пробрались к реке. Следуя за мавром, вышли между старыми развалинами из города. Впереди шумела, впадая в море, река. Монсаид долго искал в прибрежном поселке дом знакомого рыбака. Наконец нашел, осторожно постучал в калитку и вызвал хозяина. Приглушенным голосом поторговался, и скоро парусная лодка вышла в море, к кораблям.

Васко да Гама тотчас принял прибывших и выслушал доклад Диаша.

– Мы ничего не продадим из привезенного и не купим ничего, что нам нужно, – жаловался Диаш, разводя руками и в досаде кусая губы. – Мавры, особенно наглые моплахи, издеваются над нами, постоянно крутятся перед лавкой, не пропуская тех, кто хотел бы зайти и посмотреть наши товары.

– Пока мы слабы, будем терпеть и запоминать, – угрюмо произнес командор. – Но когда в следующий раз мы вернемся сюда с большой флотилией и сотней бомбард, горе маврам. За все обиды мы отплатим им сторицей. А теперь надо просить у Заморина помощи против моплахов.

Утром сочинили новое письмо, и Монсаид отвез его в город. К вечеру пришел ответ. Повелитель Каликута обещал поставить свою стражу у лавки португальцев и не подпускать моплахов близко. Далее он писал, что продаст португальцам пряности с собственных складов, а в обмен примет их товары.

Убедившись в благожелательном отношении Заморина, Васко да Гама позволил команде посещать берег. Капитаны кораблей отпускали матросов посменно, причем было строжайше запрещено разлучаться, тем более, ходить по одному. Командор опасался, что моплахи будут выслеживать и убивать португальцев.

Однажды к Альваришу, Нуньешу и Жоао да Са в каком-то тихом малолюдном месте подошел среднего роста чернобородый человек в одежде бедного мавра. Нуньеш сразу узнал его.

– Машаду? – спросил он бывшего преступника, а теперь, по решению Васко да Гама, находившегося в Индии с заданиями соглядатая.

– Да, это я, сеньор Нуньеш, – отвечал тот, оглядываясь по сторонам.

– Как твои дела, Машаду? – поинтересовался Альвариш.

– Все хорошо. А вот у старой лавки мне было худо. Когда сеньоры Диаш и Нуньеш, по моей просьбе, закрыли на засов дверь и ушли, запершись, во внутреннее помещение, моплахи – их было двое – хотели вскрыть дверь. Пришлось мне и Дамиано Родригешу их одернуть. У моплахов были сабли, а у нас – кинжалы. Они зарубили Родригеша, но мне, с Божьей помощью, удалось достать обоих.

– Я знаю об этом, – сказал Нуньеш, тоже тревожно оглядываясь. – Наутро, когда нашли убитых, заявилась стража. Но мы доказали свою непричастность к этому, и нас оставили в покое. А ты удалец, Жоао, кинжалом уложил двоих с саблями!