Удинаас медленно отпустил руку Сэрен Педак и с улыбкой обратился к аквитору:

– Она, знаете ли, плохо спала последнее время.

Сэрен Педак вышла наружу, под плотный холодный дождь. Шипящие по каменной дорожке потоки, ручейки, прорезающие песок; лес, словно стянутый водяными нитями и веревками. Сердитое ворчание со стороны реки и моря. Мир как будто расплющился под талой водой.

Сэрен сморгнула холодные слезы.

Она вспомнила играющих детей эдур, их беззаботное щебетание… Совсем недавняя картинка теперь казалась далекой, как отзвук чужой памяти – о временах обветренных и обтесанных погодой.

Воспоминания несутся, несутся к морю.

Как бегущие дети.

В битве, в которой Терадас Бун заслужил звание окропленного, мерудская сабля попала ему в правую щеку, пробив кость под глазом и прорезав верхнюю челюсть и часть нижней. Жестокая рана заживала медленно, а от нитки, которой зашили зияющую дыру, началось нагноение – еще до того, как товарищи сумели донести воина в ближайший лагерь хиротов, где врачевательница сделала что могла: избавилась от инфекции, соединила кости. В итоге остался длинный кривой шрам во впадине правой щеки – и холодный взгляд, говоривший о невидимых ранах, которых не излечить.

Трулл Сэнгар сидел со всеми в пяти шагах от края ледяного поля и глядел на Терадаса, который вышагивал вдоль хрустящего края льда и снега; мех рыжей лисы на его плаще мотался на холодящем ветру. За спиной остались земли арапаев с натянутым гостеприимством подчиненного племени. Воины-хироты остались одни, а перед ними протянулся белый растерзанный пейзаж.

Равнина казалась безжизненной, но арапаи рассказывали о ночных охотниках – странных, укутанных в меха убийцах, которые являлись из темноты и орудовали зазубренными клинками. Они забирали в качестве трофеев части тела, оставляя за собой тела обезглавленные и без конечностей. Захватить их в плен не удавалось, а своих павших они никогда не оставляли.

И все равно они преследовали только охотников эдур, ходивших по двое; на более внушительные группы не нападали. Арапаи называли их дшеками, что означает приблизительно «хитрые волки».

– На нас смотрят, – произнес Терадас глухим голосом.

Фир Сэнгар пожал плечами.

– Ледяная пустыня не так безжизненна, как кажется. Зайцы, лисы, пещерные совы, белые волки, медведи, аранаг…

– Арапаи говорили о громадных зверях, – вмешался Рулад. – Бурая шерсть, вот такие клыки – мы сами видели бивни…

– Старые бивни, Рулад, – сказал Фир. – И нашли их во льду. Таких зверей больше, видимо, нет.

– Арапаи считают иначе.

Терадас хмыкнул.

– Они живут в страхе перед ледяной пустыней, Рулад, и поэтому населяют ее кошмарными зверями и демонами. Все поели? Мы теряем светлое время.

– Да, – сказал Фир, вставая, – надо идти.

Рулад и Мидик Бун разошлись на фланги. Оба были в медвежьих шкурах – черных с серебристыми воротниками. Руки в подшитых мехом рукавицах – подарок арапаев – сжимали длинные копья, которыми, как посохами, на каждом шагу пробовали слежавшийся снег. Терадас выдвинулся вперед, оставив в центре Трулла, Фира и Бинадаса; те тянули сани, нагруженные кожаными сумками с припасами.

Говорили, что дальше в пустыне подо льдом таится вода, соленые остатки внутреннего моря, и под тонким покровом снега прячутся пустоты. Под ногами могла ждать опасность, и идти приходилось медленно.

Над ними кружил ветер, кусая открытые участки кожи; шли, наклонившись навстречу ледяным порывам.

Несмотря на плотный мех, Трулл задубел от холода – слепой бездумной силы, желающей во что бы то ни стало победить. Заливающей немотой горло. И приносящей легкий запах смерти.

Эдур обернули лица шерстяными шарфами, оставив лишь узкие щелочки для глаз. Разговор быстро прекратился; шли молча, только похрустывал снег под отделанными мехом мокасинами.

Солнечное тепло и круговорот времен года не могли победить в этих краях. Здесь царили снег и лед, безразличные к смене сезонов и течению лет.

Трулл наклонил голову набок, чтобы бросить взгляд вверх. Интересно, хранит ли нависший над ними искристый балдахин замороженные воспоминания о прошлом – крохотные образы, заключенные в каждом кристалле, все, что происходило внизу. Множество судеб, еще, наверное, из того времени, как здесь было море. Уже тогда неизвестные существа рассекали воду на темных узких лодочках… Тысячи лет назад? И это они однажды стали дшеками?

Летери говорят об Обителях, этих странных пантеонах стихий – а среди них Обитель Льда. Словно зиму создало чародейство, словно лед и снег были орудиями умышленного разрушения. Отголоски этих представлений присутствуют и в легендах эдур. Лед вонзается в землю, чтобы поглотить ее, землю, пропитанную кровью тисте; жестокий захват с трудом завоеванных территорий был объявлен актом мести, возможно – ледяным плодом проклятия, произнесенного на последнем дыхании.

Лед – похититель жизни, земли и заслуженной награды. Он заключен в вечной темнице смерти и крови. И потому заслуживает ненависти.

Путники шли весь день, медленно, но неуклонно двигаясь по изломанному полю торосов, которое издали казалось ровно белым, а вблизи открывало бесчисленные оттенки зеленого, синего и коричневого. Они проходили участки, где ветер образовал на плотном слежавшемся снегу волнистые узоры, как на песчаном берегу. Странные трещины появлялись там, где невидимые силы тасовали лед, надвигая плиту на плиту, как будто твердый мир под ними решил переместиться.

Ближе к вечеру их остановил приглушенный вскрик Терадаса. Трулл, который шел, глядя под ноги, поднял глаза, услышав возглас, и увидел, что Терадас остановился и подзывает спутников рукой в меховой рукавице. Все поспешили к нему.

Дорогу преграждала широкая расселина – не меньше пятнадцати шагов. Крутые ледяные стены уходили в темноту, а из глубины поднимался странный запах.

– Соль, – сказал Бинадас, сдвинув шарф с лица. – Приливные озера.

Рулад и Мидик подошли ближе.

– Тянется, похоже, до горизонта, – сказал Рулад.

– Раскол вроде бы свежий. – Бинадас присел на корточки на краю расселины.

– Может быть, лето смогло хоть чуть-чуть изменить эту пустыню, – произнес Фир. – Мы проходили засыпанные трещины – возможно, они остались после подобных ран в прошлом.