— Даже не надейся, — Костя помотал отрицательно головой, — я на полном серьезе, Эдуард.

Его друг лишь ухмыльнулся, подмигивая мне. Нет, определенно, нет, даже если Косте в голову ударит молния. Постепенно обстановка между нами немного разрядилась, и охрана разбрелась по всему клубу, вставая на условные позиции, заданные Геннадием. Сам начальник безопасности не отходил от нас ни на шаг, контролируя вокруг пространство. Молодежь вовсю зажигала на танцполе, приправленная спиртными напитками и другими веществами. Мы с Верой знали, но никогда не были здесь, стараясь избегать искушения ночной жизни. Потому что видели, что бывает с такими гуляками по утру. Ничего хорошего, кроме ломки и желания скорее оказаться в этом раю, только, по сути, настоящем аде. Но, стоило нам переступить порог железных дверей, ведущих в другой мир, мы оказались в полнейшей тишине. Когда как раньше здесь звучала классическая рок-обработка. Никого у стойки администратора, только два огромных смотрителя, недовольных ситуацией. Увидев нас со своим хозяином, отошли в разные стороны, делая виду, будто не заметили новых гостей.

— Где администратор? — разрывая тишину своим вопросом, я обратилась к Эдуарду. Тот шел впереди нас, ведя в основную залу, где, как я понимаю, ожидала нас моя мать. Мужчина обернулся полубоком, притормаживая.

— Разогнал к херам весь состав, — сурово заявляет Вольный, хмуря брови, — жду, твою мать пополнения, — недвусмысленно кивает на меня, указывая на то, как я схватилась за Костю.

— Но я…

— Знаю, — обрывает меня, махнув рукой, пошел дальше по темному коридору. — Продажный док подделал документы девчонок, у которых не было защиты от нежелательной беременности. Мой косяк, хотел скорее открыть «Готику», ослепленный привкусом сладости ночей, которые мог организовать для таких, как вы, — снова смотрит на нас, обернувшись. Окидывает взглядом, прищурившись. — С удовольствием посмотрю на вашу сессию, как только эта чертовщина закончится, — коварно ухмыляется, отпирая еще одни двери в основной зал, где у нас с Костей началась настоящая игра на чувствах. Это было совершенно недавно, а казалось, что прошло несколько лет. Покраснев слегка от слов Вольного, я взглянула на абсолютно спокойного Костю, который, казалось, вовсе не был в данный момент с нами, а позади шел тенью Геннадий. Узкий коридор давил со всех сторон, и войдя в залу, я почувствовала себя лучше, до тех пор, пока не встретилась взглядом с матерью. Глаза в глаза, а вокруг все гости клуба, собранные в одном помещении. На сцене занавешена тяжелая тюль, и на ней проигрываются видео: сцены каждого играющего, кто тут находится в данный момент. Слайды с живыми видео сменяются, картинки мигают и вселяют ненависть к тому, кто так бессовестно ворвался в личное. Будто душу вывернули. Мама встает, хлопая в ладоши. Приветствует нас.

— Моя прелестная дочурка! — яд так и брызжет из ее рта, хотя посторонний не догадается о ее настоящей сущности. Как только ей вообще удалось вырваться из-под стражи, кто внес за нее приличную сумму, чтобы на время откупиться от правосудия? А потом ответ сам нарисовался перед нашими глазами: Вячеслав. Мужчина вышел из взволнованной толпы, не понимающей, что вообще тут происходит, и почему так легко крутят записи. Мой бывший Дом окинул меня презренным взглядом, задерживаясь на крепко сцепленных руках между мной и Костей. Он даже от злости побагровел, ступая на шаг рывком, будто собрался накинуться, но мама опередила его, преграждая собой путь. Оскалившись, поворачивается к зрителям, которые по-прежнему сидели за своими столами и внимательно смотрели на всех нас. Местные чиновники с недовольными лицами, глядели в упор, будто дырки во лбах каждого из нас наверняка уже просверлили, или поставили галочку на будущее. Ведь это проще простого, когда нет угрозы извне.

— Дамы и господа, — мама грациозно кланяется перед толпой, а я всем телом напряглась, ощущая волнение и ставший в горле ком. Еще раз окинула взглядом толпу, сканируя каждого присутствующего здесь человека: частые гости-завсегдатаи, заплатившие немалые деньги за право быть членами клуба, а теперь игроки, с помощью которых мать решила чем-то взять нас за яйца. — Это моя дочь, — хохочет, указывая на меня с Дубровским, ехидно ухмыляется, — с моим бывшим, так сказать, мужем, — намеренно вызывает злость, ожидая кто первый из нас сорвется. Публика была ее любимой частью жизни, потому что без нее она никто. Толпа молчит, не подавая никаких признаков, что им это интересно, и маму это бесит. Нет той отдачи, на которую она рассчитывала, получив охи и ахи. — Дубровский — вор! — заявляет, гордо приподняв подбородок. — Обокрал честную женщину, запудрил голову молодой дуре, и теперь обвиняет меня в убийстве моего любимого мужа! — объявляет, почти прокричав обвинения в наш адрес. Как не странно, я хохотнула, и Костя посмотрел на меня, хмуря брови, а мать вовсе уставилась, пытаясь уловить, кто над ней потишается.



— Да как ты смеешь, крыса! Я твоя мать!

— Заткнись, — рыкнула, опустив руку Дубровского, прошла немного вперед. Эдуард скрылся у себя в кабинете, но двери были приоткрыты. Смотрители стояли по углам, готовые в любую минуту кинуться, чтобы не допустить драки. Опешив, Евгения побледнела, что стало очевидным при тусклом освещении.

— Вика, — вдруг ласково обратилась, раскрыв объятия, — что этот монстр сделал с тобой, девочка моя, — притворно пускает слезу. — Он обокрал нас, — на ней длинное платье, которое колышется от дрожи. Вячеслав отошел, но не сводит с меня своих безумных глаз. Теперь настала очередь Дубровского: мой мужчина, прочистив горло, привлек к себе внимание, прогремев голосом, словно раздался грохот грома в абсолютной тишине.

— Лгунья и убийца, — слова, будто пощечина, прошлись по матери, и она отпрянула, пошатнувшись. Наигранно хватается за грудь, и будто собралась упасть в обморок, но Вячеслав подхватывает ее, и что-то шепчет на ухо, получая взамен ее ласку любовницы. — Не играй с огнем, — Костя предупреждает ее, взяв меня под локоть и заводит за свою спину, защищая от возможной опасности, — я говорил тебе не трогать меня, но ты не восприняла мои слова за настоятельную рекомендацию, — настолько Дубровский контролировал себя в выражении слов, что любой дипломат позавидовал бы его стойкости. Кажется, сидящие здесь чиновники закивали головами, когда вдруг на экране появилась запись нашей кухни. — А теперь смотри сама на экран, дрянь, — зло фыркает, кивая на сцену. Моя мать ахнула, подбежав к краю борта.

— Что это?! — заорала она, смотря на то, как сама лично подсыпает в стакан с виски отраву. Медленно размешивает, и так же безумно хохочет. — Я спрашиваю, что это?! — не унимается она, смотря теперь на всех, но конкретно ни на кого. — Остановите запись! Остановите!!! Я приказываю! — далее на кадрах мигает Мирослава, и ее короткая встреча с матерью, где та угрожает ей расправой, если посмеет хоть пикнуть, или рассказать мне. Наконец, запись заканчивается на моменте, в котором мать передает этот смертельный яд в стакане моему отцу, зашедшему на кухню спустя несколько минут.

Мне было плохо, в глазах помутнело, видя, последние минуты жизни моего папы. Чувствую по щеке свою слезу, тут же смахиваю ее, ненавидя всем своим сердцем родного человека, который отобрал у каждого из нас частичку души. Пусть она не рожала меня, но уж должна была как-то воспылать любовью к единственному ребенку, хотя… Понимание обрушилось мигом, когда я совершенно по-иному посмотрела на женщину, которая так и не стала мне настоящей родной мамой. Она не испытала радости беременности, чувства любви при виде своего крохи у себя в животе, ничего, что могло только усилить крепкую связь между нами еще тогда. Мы — чужие родные люди. Мама никого не любила, кроме себя самой.