Уходить снова старушка явно не собиралась. Достав из кадушки тесто, она принялась лепить хлеб. Оставив его подходить, занялась печью. Девочка под лавкой кусала губы — от неудобной позы затекло все тельце, поврежденная рука безжалостно дергала, пульсируя болью, но выбраться из-под лавки не было никакой возможности.

Растопив печь и ожидая, когда нагорят угли, старушка принялась за уборку. Подметая пол, она наклонилась, чтобы вымести сор из-под лавки. Понимая, что обнаружена, девочка, оттолкнув веник, рывком вылетела из-под лавки и, не разгибаясь, пулей выскочила на улицу.

Позже она не раз слышала, как Агафья со слезами рассказывала соседкам, что спугнула домового, помогавшего ей с хлебом. Да так напугала бедняжку, что тот аж из дома убег. И как теперя вернуть его обратно, она и не знает. Уж и просила его, и звала, стоя на пороге, в дом приглашая, и кашку сладенькую ему варила да на пороге оставляла, даже спала с открытой настежь дверью — авось ночью придет сердешный — все бесполезно. А хлеб-то у ней с той поры и не выходит, все квелый какой-то получается. Да и вообще дела плохо идтить стали. И куры дохнут чегой-то, и мусора в доме много стало, а вчерась вот она и паутину по углам углядела… Как бы ей домового-то вернуть обратно-то?

А кашка и правда сладенькая была. Девочка специально вечерами к Агафье пробираться стала — та кашку каждый вечер, утирая слезы и уговаривая домового вернуться, выставляла ему угощение. Едва старушка скрывалась за дверью, девочка выскакивала из своего укрытия, хватала миску, и уплетала вкусную кашку. Съев все до крошки, она возвращала пустую миску на место.

Ранней осенью, едва начали желтеть на деревьях листья, Агафья умерла. Девочка искренне расстроилась — кашки больше не предвидится. Агафью похоронили, дом закрыли. Девчушка решила жить в доме. Пока на улице было не слишком холодно, там и сидела, выбираясь из дома только для того, чтобы найти себе еду.

Снова приближалась зима. Сильно похолодало. И опять спасали чердаки и бани. Но все чаще и чаще оказывалось, что ночевать ей попросту негде. Попробовала спать в хлеву — чудом проснулась среди ночи. Тогда-то она и обморозила себе ноги. Ступни опухли и сильно болели, взбухавшие пузыри лопались, причиняя невыносимую боль. Пришлось возвращаться к Зоське.

Та кормить девчонку не собиралась. Ослабевший от голода и холода организм, видимо, решил сдаться, и ребенок, забившись в дальний угол жилища, погрузился в болезненное забытье. Там бы она и померла, но тот хромой дядька снова явился к Зоське. Обнаружив ребенка в таком плачевном состоянии, он принялся ее выхаживать. Зоська разоралась, но, тут же получив в зубы, утерла кровавую юшку с губы и умолкла.

Порой она шипела проклятия и угрозы, злобно поглядывая на кучу тряпья, которое Хромой специально насобирал по брошенным домам, соорудив ребенку хоть какое-то спальное место. Девочка, не в силах уйти из дома, попросту зарывалась в тряпье, стараясь не мозолить Зоське глаза — та обещала "показать нахлебнице сладкую жизнь, как только хромой свалит". Но хромой все не уходил.

Спустя несколько дней жар спал. Хромой ушел. Девочка все чаще и чаще выползала из вороха тряпок на кухню за едой. Зоська снова принялась ее колотить почем зря. Не выдержав, девчонка дождалась ночи, и, обмотав ноги так, как ей их обматывал тот дядька, уползла из дома снова в деревню.

Пару ночей ей везло — старики топили бани. Теплая вода казалась истинным блаженством после стольких дней и ночей адского холода. Вот только еще не до конца поджившие ноги сильно реагировали на тепло — горели, словно в кипяток их опускают, а не в теплую водичку. Было очень больно, но оно того стоило. Вскоре грызущие ощущения сменились на зуд, а затем и он утих, и было так хорошо… пока вода не остыла.

Еще одним подарком судьбы были оставленные в предбаннике старые валенки. Размер не очень большой — женский, видимо, бабкины. Но маленькой девочке они были выше колена. Хмуро поболтав в обновке ногой, девочка стянула и старое полотенце. Намотала на ступню и вновь всунула в валенок. Теперь обувка не болталась так сильно, и держалась вполне сносно. Забрав еще одно полотенце, она обула и второй валенок. Полюбовавшись на свою обнову, довольная собой, малышка влезла на верхнюю полку, туда, где потеплее, и сладко уснула.

Три дня, зарывшись в сено в хлеву, она слушала причитания и жалобы старушки на то, что в ее дворе завелась нечисть, что пропали вещи, коза не дает молока, а куры плохо несутся. Бабулька затеяла изгнание чертей, и девочка решила на пока оставить в покое гостеприимное место и найти другое. Но, как назло, не получилось. С больными ногами быстро не побежишь, валенки большие, тяжелые, следы видны… Зима — тяжелая пора. Пришлось вновь возвращаться к Зоське.

Так она и металась весь остаток зимы, мечтая о лете. А весной начали восстанавливать церковь.

Впервые в дом Илии девочка рискнула забраться, когда Зоська отправилась просить милостыньку. Изучив его распорядок дня, и уяснив, что сердобольные старушки каждый день приносят ему корзинки с едой, девочка больше не голодала. Однажды, наевшись до икоты жареной картошки, она забралась на печку и уснула. Проснулась только, когда пришел он. Убежать незамеченной возможности не было, и девчушка затаилась на печи.

После того раза она начала иногда оставаться у него на печи на ночь. Илия на печь никогда не заглядывал, и девочка сочла это место вполне безопасным.

Вернувшись проведать Зоську и принеся ей пирог, стащенный у Илии, девчушка внезапно услышала голос Хромого. Тот о чем-то ругался с Зоськой, требуя отдать ему девочку, крича, что он за нее даст много денег. Поняв, что Хромой хочет куда-то ее забрать, и, наверное, съесть, она испугалась и сбежала.

А деревня жила своей бурной жизнью. Нашли тело Любавы. И девочка, сгорая от любопытства, когда все наконец затихло, полезла в разлом. Облазив там все и найдя подземный лаз, она, сжегшая во время своих исследований целый коробок спичек, вылезала наружу, когда вдруг раздался дикий крик — ее заметили. Испугавшись не меньше рабочего, девчонка шмыгнула в кусты, припустив оттуда в сторону деревни. Напуганная до жути, она неосознанно влетела в самое безопасное место — дом Илии, и забилась на печку.

Успокоившись и боясь теперь глазастых строителей, шаставших по деревне, девочка во время вечерней службы отправилась к Зоське, прятаться. Та, завидев девчонку, поймала ее, и, достав из кармана веревку, крепко привязала к ножке стола, не забыв как следует поколотить, приговаривая, что продаст нахлебницу, хоть шерсти клок с бесполезной дряни напоследок урвет. Ночью напуганная девочка, дотянувшись до консервной банки, лежавшей на краю стола, острой крышкой перетерла веревку и сбежала.

Хорошим убежищем ей показалось храмовое хранилище. Стянув из часовни коробку со свечами, она забралась в пролом. Ночь в старом храме прошла спокойно. Разбудил голод. Потянувшись и сладко зевнув, малышка собралась выбраться из укрытия и раздобыть еды, но… ее снова увидели.

Строители, прилаживавшие новые, крепкие мостки, заметив вылезающую из пролома девочку, заорали так, что аж уши заложило.