class="p1">В кругу молодых людей, сплотившихся вокруг герцога, Гёте, безусловно, играл роль лидера, идейного вдохновителя и инициатора в том числе весьма сомнительных проделок. Однажды летом 1776 года из Ильменау, куда герцог вместе со своими приятелями приехал, чтобы осмотреть на месте рудники и понять, возможно ли их восстановление, они отправились в близлежащую деревеньку Штютцербах. Их сопровождал надворный советник по горному делу фон Требра, который оставил воспоминания о «жизнерадостном кружке», где «всем все дозволено». «Необузданная веселость здесь если не требовалась от каждого, то, по крайней мере, не осуждалась и, более того, приветствовалась»[582]. Однажды после очередной веселой попойки друзья решили остричь себе волосы. Гёте отговорил их от этой затеи, заметив, что «состричь» волосы – дело нехитрое, а чтобы «вырастить их», понадобится время.

Свои воспоминания Требра писал уже много лет спустя и, рассказывая о всевозможных глупостях и бесчинствах, явно старался подчеркнуть усмиряющее воздействие «дружелюбного гения»[583]. Госпожа фон Штейн, поначалу строго осуж давшая «бурных гениев», со временем тоже нашла оправдание для поведения Гёте: «Гёте устраивает здесь страшный пере полох; что ж, если он сможет и восстановить порядок, тем лучше для его гениальной натуры! У него, безусловно, добрые намерения, но слишком много молодости и слишком мало опыта – впрочем, подождем и посмотрим, чем все это кон чится!»[584]

Гёте, впрочем, немного не по себе от мысли, что слухи о его проделках в Веймаре могли дойти и до его родителей во Франкфурте. Весной 1776 года обер-шталмейстер Иосиас фон Штейн, супруг Шарлотты фон Штейн, собирался во Франкфурт по служебным делам и хотел, пользуясь случаем, нанести визит родителям Гёте. В связи с этим Гёте заранее дает некоторые указания «тетушке» Фалмер: следует оказать радушный прием этому «славному человеку», но нужно быть готовыми к тому, что он, возможно, будет рассказывать малоприятные вещи о здешней жизни. Лучше всего не расспрашивать его ни о чем и отмалчиваться, «стараясь не проявлять излишнего восторга в связи с тем, как я здесь устроился». Кроме того, Штейн «не очень доволен герцогом, как почти и весь его двор, поскольку он отказывается плясать под их дудку, а вину за это тайно и явно приписывают мне; если он станет говорить что-то в подобном духе, то и здесь его слова надо пропускать мимо ушей. Вообще лучше больше спрашивать, чем говорить, и давать высказаться ему, чем самим участвовать в беседе»[585].

Однако слухи доходили не только до родителей, но и до широкой франкфуртской общественности. Переезд Гёте в Веймар наделал много шума, и теперь всем было любопытно узнать, что из этого вышло. Окружающие и сам герцог сравнивали их дружбу с духовным союзом, связавшим Вольтера и Фридриха Великого. В Гёте видели нового представителя духа, который ради благой цели соединил свою судьбу с властью. Теперь же во Франкфурте стали узнавать о сумасбродной «неразберихе в Веймаре»[586] и о том, что, как, ссылаясь на слухи, пишет Иоганн Генрих Фосс, герцог, «как простой гуляка», кутит с Гёте в окрестных деревнях, где они «напиваются и по-братски делят одних и тех девушек»[587]. Подобные сплетни доходят и до Клопштока, и поскольку он чувствует себя главой «республики ученых», он пишет Гёте, симпатию которого ему удалось завоевать своей одой катанию на коньках, письмо, где по-дружески журит его и предостерегает от последствий: «каков же будет успех, если это будет продолжаться? Если герцог и дальше будет напиваться до бесчувствия, то, вместо того чтобы тем самым укрепить свой организм, как он говорит, он заболеет и проживет недолго. <…> До сих пор немцы всегда жаловались, что их князья ничего общего не имеют с их учеными. Сейчас герцог Веймарский и Вы составляете исключение. Но разве не будет у других князей, живущих и правящих на старый лад, безусловного подтверждения их правоты, если случится то, что, как я опасаюсь, неизбежно случится?»[588]

Гёте две недели тянул с ответом, чтобы дать улечься гневу, посвятив себя выращиванию спаржи в своем саду. По прошествии двух недель он написал Клопштоку: «Вы и сами чувствуете, что я не обязан Вам отвечать. Как мне следовало поступить – затянуть pater peccavi, подобно провинившемуся школьнику, или придумывать изощренные оправдания, или, как честному человеку, защищать свою честь, чтобы в итоге вышло смешение всех трех, а к чему? Стало быть, ни слова больше об этом! Поверьте, в моей жизни не осталось бы ни одной свободной минуты, вздумай я отвечать на все подобные письма и все подобные предостережения»[589]. Клопшток незамедлительно шлет ответ: «Насколько велико было до казательство моей дружбы, настолько слепы оказались Вы; <…> и настоящим я объявляю Вам, что Вы недостойны того, что я дал Вам это доказательство». На этом их дружба закончилась.

Герцогу было восемнадцать, когда он выбрал Гёте своим другом и приложил все усилия для того, чтобы заманить его в Веймар. Он просто хотел, чтобы Гёте был рядом, пока еще не имея никаких конкретных планов. Однако чтобы удержать его рядом с собой, через три месяца он, несмотря на недовольство отдельных придворных и чиновников, уже посулил ему должность, а кроме того не скупился на подарки и среди прочего весной 1776 года подарил Гёте садовый дом. 16 марта 1776 года герцог составил завещание, в котором определил Гёте пожизненную пенсию, пока без указания должности. В первые месяцы жизни в Веймаре Гёте время от времени задумывался над тем, чтобы прервать этот затянувшийся эксперимент. Ему было важно чувствовать, что он может уйти, когда захочет, чувст вовать себя свободным. По своей свободной воле он решил остаться при дворе молодого герцога. Его тесная привязанность к августейшему другу сохранится на протяжении многих последующих лет. Сам он часто говорил о своих сильных дружеских чувствах. В одном из поздних писем к Шарлотте он рисует странный, идеализированный и стилизованный образ-символ, в котором раскрывается значение этой дружбы: «И тогда <…> пришел герцог, и мы, не будучи ни бесами, ни сынами Господними, поднялись на высокие горы и на башни храма, чтобы увидеть царства этого мира, его тяготы и опасность в одночасье сорваться вниз. <…> и такое просветление снизошло на нас, что прошлые и будущие беды и лишения, все жизненные заботы легли у наших ног, словно пустые породы, а мы, пока еще в земных одеждах, через оголенные стволы перьев уже чувствовали легкость будущего благословенного оперения»[590].

Менее велеречиво Гёте высказался в одном из писем к герцогу через четыре месяца после прибытия