«фаворитом» герцогини и тщательно фиксировала частоту его посещений и малейшие изменения в их отношениях. Она же замечает (по крайней мере, по ее собственному утверждению), что однажды Гёте и Анна Амалия вдвоем провели в покоях герцогини весь вечер. Маленький городок, где никто не может скрыться от любопытных глаз, наводняется слухами, распространяемыми графиней фон Гёрц. «Maman [Анна Амалия] находится с гением par excellence [Гёте] в отношениях прекрасных, как никогда, и хотя на людях он ведет себя сдержанно, пересуды вокруг них не смолкают»[548]. Про Гердера она пишет, что ему не по нраву эти придворные страсти: «Он всегда грустит и оплакивает несчастную судьбу Веймара, заблуждения господина [Карла Августа] и положение жены [герцогини Луизы]. Он более чем когда-либо презирает мать [Анну Амалию] и осуждает фаворита»[549]. Это письмо графини Гёрц относится к более позднему времени и показывает, что запутанная ситуация при веймарском дворе сохранялась еще долго. Виланд называл себя «простым зрителем» в этой «государственной комедии»[550], а камергер Зигмунд фон Зеккендорф сердился на Гёте за то, что тот внес страшную неразбериху в жизнь двора: «Все теперь поделено на два лагеря: вокруг герцога – шумный, а второй – спокойный. В первом носятся, охотятся, кричат, бьют хлыстом, скачут галопом и, что весьма странно, воображают, будто как-то связаны с мыслью и духом уже хотя бы потому, что среди них есть любители прекрасного. На свете нет таких необузданных выходок, от которых они предпочли бы воздержаться. Второй лагерь все больше скучает, наблюдая, как первый рушит все его планы, и искомые радости чаще всего оказываются недоступны»[551]. Под скучным лагерем, вероятно, имеются в виду придворные, окружавшие молодую герцогиню Луизу, где не было ни диких выходок, ни любви к искусству, а вся жизнь сводилась к церемониям и соблюдению сословных приличий.

К этому кругу принадлежала и Шарлотта фон Штейн. В прошлом придворная дама Анны Амалии, она сохраняла ей верность и теперь, будучи компаньонкой герцогини Луизы. В то время, когда Гёте уже писал ей восторженные письма, она с тревогой сообщала своему старшему другу, знаменитому врачу Иоганну Георгу Циммерману, что общение с Гёте пагубно влияет на нравственность герцога. Сама она избегает встреч с Гёте, хотя ей давно уже есть что ему сказать: «Удивительно, как много всего накопилось в моем сердце, что я должна высказать этим извергам. Разве сможет он достойно прожить жизнь с таким поведением?! <…> К чему эти постоянные пасквили? <…> И его непристойная ругань, вульгарные, пошлые выражения. <…> он портит и окружающих. В герцоге произошли поразительные перемены. Вчера он был у меня и утверждал, что люди, соблюдающие внешние приличия, обладающие манерами, не заслуживают называться честными людьми! <…> Поэтому он теперь на дух не переносит тех, в ком напрочь отсутствует грубость и неотесанность. Все это влияние Гёте <…>. Я чувствую, мы с Гёте никогда не станем друзьями»[552]. Она пишет это тогда, когда Гёте уже считал, что их связывает дружба.

На тот момент, когда Гёте познакомился с госпожой фон Штейн, ей было тридцать три года. Она была замужем за обер-шталмейстером Иосиасом фон Штейном и родила семерых детей, из которых выжили только трое. Урожденная фон Шардт, она с юных лет была знакома с тонкостями придворного этикета, умела держать себя и придавала большое значение тому, чтобы и другие строго следовали заведенным правилам. Она много читала, украшала свою речь цитатами и обо всем имела свое непреклонное мнение; среди придворных дам она слыла едва ли не ученым. От природы стройная и миниатюрная, она, несмотря на многочисленные беременности, сохранила девичий облик, а смуглая кожа, угольно-черные волосы и темно-карие глаза придавали ее внешности нечто южное. В свете она держалась уверенно, но старалась не привлекать к себе внимания, в общении была суха и порой иронична и всегда соблюдала дистанцию. Ее немногословных, резких суждений о людях боялись. Любая экзальтация была чужда ее трезвому духу. Некоторым современникам она казалась чересчур меланхоличной. Ее нельзя было назвать красавицей, но в ее облике и манерах присутствовало неотразимое изящество.

Во время своего первого посещения Шарлотты фон Штейн в ее поместье Гросскохберг, до которого из Веймара было несколько часов пути, Гёте после долгого разговора у камина вырезал свое имя и дату этой встречи – 6 декабря 1775 года – на ее письменном столе. В написанном вскоре после этого визита первом из более полутора тысяч писем Гёте к Шарлотте мы читаем: «И коль скоро я никогда не смогу рассказать Вам о своей любви, я не смогу поделиться с Вами и своей радостью»[553]. Эти первые послания написаны в игривом и кокетливом тоне, в них то и дело говорится о любви, но в признаниях Гёте слышны отголоски эпохи рококо, с небольшим смещением в сторону иронии. «Но все мое безрассудство и остроумие подевались бог знает куда!»[554] – пишет он в одном из писем и тут же разражается каскадом шуток. В письме, отправленном в конце января 1776 года, он неожиданно переходит на «ты»: «Дорогая, страдай, покуда я люблю тебя так сильно. Если смогу кого-нибудь полюбить сильнее, я тебе непременно об этом скажу»[555]. Она, по всей видимости, не потерпела такого обращения, потому что на следующий день Гёте совершенно подавлен: «Я измучился сомнениями, уехать мне или остаться»[556]. Вероятно, он говорил с ней и о своей несчастной сестре, и о собственном чувстве вины и встретил с ее стороны понимание, ибо вскоре он пишет: «О, если бы и моя сестра нашла себя брата, как я нашел в тебе сестру»[557]. В одном из первых писем он называет ее «умиротворительницей»[558]. В ней он надеется найти не бурю чувств, а желанный душевный покой, умиротворение. Правда, иногда ему кажется, что она переусердствует в своем стремлении к душевному покою – прежде всего тогда, когда она уклоняется и никак не отвечает на его чувства. С горькой иронией он замечает: «Ты имеешь право сделать из меня святого, т. е. изгнать меня из своего сердца <…>. Вот тебе и урна, если ты хочешь, чтобы от святого остались хотя бы мощи»[559]. На следующий день, возвращаясь к почтительному «Вы», он добавляет: «Но раз уж моя любовь для Вас – сплошное разочарование <…>»[560]. Так он и мечется между беспокойством, успокоением и желанием покоя. Он кокетливо обыгрывает свое влечение: то смело наступает, то снова отходит назад, то многословен, то