— Вы меня не совсем правильно поняли, сэр. Отгружать будете чистый, переработанный материал, в специальной упаковке, согласно международным стандартам. Я готов платить за ценное сырье, а русскую землю, пожалуйста, оставьте себе. Теперь вы меня поняли?

— Так точно, понял!

Тут-то до меня дошло, что этот гад надо мной просто издевается, за такой договор в международной упаковке шеф меня самого сошлет на Алдан золото мыть.

Но проводили они меня торжественно, с надеждой на скорое сотрудничество.

— Ты кончил? — спрашиваю. — И кому это, блин, интересно, кроме тебя?

— Ты еще не все слышал. Это дело прошлое, а я сейчас гляжу в будущее. Я с их президентом знаком. Он сам сказал, что меня уважает. Что я делаю? Я прихожу к нему, называюсь и говорю от имени «Алданзолота», что согласен на его предложение и готов прямо из Ганновера возглавить разработку всех российских отвалов с доставкой в Европу полученных из них цветных металлов и драгоценных камней. С русскими я договорюсь, это не проблема. Они меня еще должны долго помнить.

— Постой, командир, постой! У меня от тебя слюна во рту свертывается, а моча окисляется. Ну как же, все о тебе помнят — и бандиты тоже, и менты, — как ты на своем «ситроене» по Москве рысачил! Уже три недели ты — контингентный беженец в Германии. А ты хочешь обратно, на Колыму? Так. Доклад окончен? Кругом! Шагом марш! Не обижайся, я спать хочу. Приходи, когда ничего не надо.

Я весь в событиях. Во-первых, стукнуло тринадцать лет, как я не играю на трубе. Трубелей! Моя личная трагедия, мне с ней жить всю жизнь. Барабанщику этого не понять, трубочисту — тем более: он и так все время в трубе.

Во-вторых, нас посылают на курсы немецкого языка, по-русски, дойчешпрахи. Фрау Конинхин сказала, что сейчас с нами не станут разговаривать даже немецкие рождественские гуси. Га-га-га! И не надо. О чем нашей свинье говорить с немецким гусем?

Фрау Конинхин, ляйтер этих шпрахов, очень по-своему умная гусыня. Когда-то была немножко полькой, чуть-чуть знает русский и даже, кажется, лично знакома с Лениным.

— Ваш фюрер говорил, что вы, комсомольцы, должны часто и немножко учиться, учиться и учиться немецкому языку.

Я классиков не читал, но знаю.

— Фрау Конинхин, — поправляю, — Ленин не говорил «часто» и «немножко», он сказал «всерьез» и «надолго», но он тогда был очень болен.

Ха! Комсомольцы у нас в хайме все старые, как большевики. Не все и доживут до конца этих курсов, но кое-кто уже имеет немецкий лучше фрау Конинхин и ее любимого фюрера.

Третье и четвертое мне, как клизма: сначала очень тяжело, а потом так пронесет! Не поверите: у меня сломался мопед. Трахнулся, разбился, разлетелся — не соберешь. Как? Я задумался о первых двух событиях и налетел на… «БМВ». Он стоял на автохаусе. Откуда я знаю, кто его там поставил? А я ехал мимо. Ну, задумался и, видно, захотел его посмотреть — не помню, но на скорости двадцать пять километров в час. Или сорок пять? И он разбил мне мопед. При чем тут я? Хорошо еще, что никто не видел.

Я поскорее выбрался из-под развалин и стал разглядывать эту «бээмвуху», сильно ли она оцарапалась Ну, вроде, хочу купить. И тут меня осенило! От удара о «БМВ» осенило: мне давно пора иметь машину, я дальнобойщик. Раз мопед наскочил именно на эту «бээмвуху», я по закону подлости должен купить этот унитаз. Хотя нет. Его все равно за полторы тыщи весь не купишь. Но, не сходя с этого места, я должен что-то предпринять.

О, это уже совсем свежая мысль! Так я, не сходя с места, сгреб останки моего мопеда в кучу и схоронил за углом автохауса. Не домой же ее тащить. И бочком-бочком двинулся к хайму. Свежая мысль жгла мне ляжку.

В хайме меня ждало письмо. Такие письма ждали всех, кто собрался на курсы, как потом оказалось. Письмо было из Бонна, но по-русски и очень-очень длинное. А я смертельно боюсь длинных писем, у меня нет сил их читать, даже по-русски.

А вдруг там судьба? А я, как назло, не верю в судьбу. Труба играет с человеком, а человек играет на судьбе. Какие проблемы? Никаких. Письмо — под подушку, соску — в зубы, зубы — на полку. Так. Меня сегодня еще не кормили. Где моя свежая мысль? Пойду к Кузькиным, они уже с машиной. Пускай скажут, как им это удалось. Поделятся со мной — то, се. Если не скажут (откуда им, инвалидам, об этом знать?), тогда пусть хотя бы угостят сироту. Сегодня они дежурят по хайму, их очередь.

Комната Кузькиных рядом с душем, очень удобно: за стенкой постоянно что-то шумит и плещется, и голые женщины тоже. А Светка, дура, выгоняет из душа голых эмигрантов после десяти вечера.

— После десяти, — говорит, — в Германии нельзя ни бриться, ни мыться, ни мочиться, ни подмываться, ни прибивать люстру к потолку.

Только трахаться! И только в наушниках. Свои стоны слушай сам, очень гигиенично. Светке, конечно, видней, она по образованию диетолог, а работала в ателье мод профсоюзным менеджером.

Светка выгоняла эмигрантов в десять вечера. Так они приходили домываться в шесть утра. Они ведь уже намылились… Бабе этого не понять.

У Кузькиных орала какая-то пьяная морда, какой-то старый уголовник из костей и кожи. Кожа желтая, линялая, а кости очень длинные, такой, блин, высокий, костистый, старый пень с золотой цепью на шее. Пень курил и все время матерился, Кузькин охал на нарах, изображая инвалида, а Светка была в таких зеркальных лосинах… Такая толстая зеркальная задница!

— Не бойся, — шепнула она мне, — это Костя, из русских немцев, друг хайма.

Друг хайма не мой друг. Он не мой и не твой, но садится на нашу кровать!..

— Бог, царь, Земля! — орал Костя. — Какие дела на Земле-матери? Я сказал вашим блядям: пять минут вам на сборы, через пять минут грузитесь в тачку, и вперед на Магадан! Я не прав? Меня уже четыре телки ждут на въезде в Ганновер — умытые, подмытые, готовые к употреблению, абсолютно бесплатные. На фига я им сдался! Я правильно говорю?

— Правильно, Костя, правильно, — утешала его Светка. — Только матерись потише.

— Все! Я пошел делать обход. Готовьте справки от даменартца!

Костя вывалился в коридор с шумом и пылью. Мне он понравился: сразу видно: самец, хотя и очень старый.

— Кузькины! У вас уже есть авто, а у меня нет. Короче, в Киеве один мент взял у меня «БМВ» на прокат, бессрочно, но сказал, что в Германии я куплю себе лучше. Все менты — колдуны. Завтра я покупаю машину, самую крутую, тысяч… за полторы. Самую, блин, крутую за полторы тыщи! Что дальше? Страховки, регистрация, обмывание колес — что, где, почем?

— Игорь! Все поможем, все обмоем. Ищи колеса самые крутые, как у нас.

— Жаль, — говорит Светка. — Очень жаль! Почему ты не пришел вчера?

— А что было вчера? Ах, знаю! Вчера ты еще была девочкой.