тазом и часы», по которым они с военной точностью отмеряли время. Часть стражников патрулировала городские улицы, не ради охраны, а высматривая мелкие проступки и отравляя жизнь виновникам. Стоило кому-нибудь «не погасить фонаря или огня после дозволенного часа», как ему грозило суровое наказание. Присутствие стражников было достаточно внушительным, чтобы люди не выходили из домов, даже когда инстинкт самосохранения приказывал обратное. Если начинался пожар, «ни один из жителей города не решится выйти из дома в ночное время, ни пойти на пожар, и только те, кому принадлежит имущество, приходят туда, да еще им помогают те стражники, а их всегда не менее двух тысяч».

Пожар, даже самый незначительный, в деревянном городе был всеобщей угрозой. «Он угрожает спалить полгорода», –  сообщает Марко. Поэтому стражи учредили сложную систему предупреждения. На одном из холмов стояла «деревянная башня, с которой открывался вид на весь город», и на этой башне висела «большая деревянная доска, в которую в случае пожара бьют колотушкой». На практике часовые сторожевой башни поднимали тревогу при любом намеке на «волнения или беспорядки», долетевшие до их ушей из города.

Верное наблюдение Марко об опасности пожара подтверждается хрониками, из которых видно, что крупные пожары возникали почти каждый год. В течение XIII века город претерпел особенно опустошительные потери в 1208, 1229, 1237-м (когда сгорело тринадцать тысяч домов) и, наконец, в 1275-м, перед самой монгольской оккупацией. Возможно, самое серьезное бедствие произошло 15 апреля 1208 года, когда пожар начался в правительственном квартале и на четыре дня превратил Небесный город в город-пекло. На площади в три квадратные мили выгорело 58 000 домов, погибло бесчисленное множество людей. На ближайшие месяцы власти разместили более пяти тысяч оставшихся бездомными людей в буддийских и даосских монастырях, и даже на судах, стоявших на Западном озере. Неудивительно, что Кинсай предпринимал так мало предосторожностей против нападения далеких монголов, если пожары представляли куда более грозную опасность.

Купцы хранили товары в защищенных от огня складах. Складские помещения богатых семей и местной знати занимали участки, окруженные сетью каналов, защищавших и от огня, и от грабителей. Владельцы арендовали их на несколько месяцев. Цена аренды была высока, но в нее входила плата за охрану. Несмотря на такие предосторожности, горожане жили в вечном страхе перед внезапным пожаром, и малейшая искра, слух или самый негромкий звук, напоминающий сигнал со сторожевой башни, вызывали панику. Если пожар все-таки вспыхивал, дополнительную опасность представляли мародеры. Если таких «идущих по следам огня» ловили, их ждала быстрая и неизбежная кара по закону военного времени.

Разумеется, все эти меры предпринимались Хубилай-ханом для защиты такого особо ценного трофея, как Кинсай. Город был так богат ресурсами и давал такую прибыль, что, по выражению Марко, «на него не жалеют великих и усердных забот». Ревностные монгольские стражи задерживали всякого вышедшего на улицу поздней ночью. Бедных и увечных препровождали в общественные приюты, но, если задержанный оказывался здоров и крепок, его принуждали «исполнить какую-либо работу».

Монголы начали внедрение в Кинсай, как и в другие завоеванные города, замещая китайские купюры своими бумажными деньгами. Марко наблюдал за чеканкой монгольской валюты. «Берут внутреннюю кору шелковичного дерева и складывают так же, как делают у нас, изготавливая листы бумаги, –  сообщает он. –  Листы разрывают на куски размером с грош, на которых оттискивают печать и знак великого хана. Эти деньги принимают за все, что продается и покупается».

Далее монголы проложили в центре города дороги по своей системе. «Поскольку гонцы великого хана не могли быстро скакать на лошадях по мостовой, –  поясняет Марко, –  одну сторону улицы не мостят». Курьеры смешивались с обычным городским движением, каковое составляли «длинные повозки, закрытые и снабженные занавесками и шелковыми подушками, на которых могут поместиться шесть человек».

Даже при оккупации жизнь в Кинсае шла своим чередом. Военное искусство и технологии значили здесь меньше, чем торговля, литература, драма, поэзия, живопись, ремесла и благотворительность. Здесь монголы, с их откровенной страстью к завоеваниям ради завоеваний, столкнулись с передовой цивилизацией, и реакция их оказалась парадоксальной, хотя и предсказуемой: они подражали тем, кого завоевали, в надежде подняться до уровня своих подданных. Результатом стала самая цивилизованная военная зона.

Марко отметил, какой соблазн представляли многочисленные «лодки и баржи», скользящие по глади Западного озера «ради наслаждений и удовольствий; в них могут находиться десять, пятнадцать, двадцать и более лиц, потому что они имеют от пятнадцати до двадцати саженей в длину, с широким и плоским дном, так что плывут, не раскачиваясь с боку на бок».

Облагороженный район Западного озера был создан столетиями заботливого ухода. Озеро, девяти миль в окружности и всего девяти футов глубиной, было главной деталью типично китайского пейзажа и источником вдохновения многочисленных творцов. Оно символизировало дух Китая и охранялось как национальное достояние. Военные патрули, не замеченные Марко, но упомянутые в других источниках, обеспечивали постоянный надзор, следя за тем, чтобы озеро не загрязняли пищевыми и другими отбросами. Строго запрещалось сбрасывать в озеро помои и даже культивировать распространенные растения, такие как лотос или водяной орех.

Когда Марко вместе с прочими отдыхающими выплывал на простор Западного озера, шумный город отступал, окрестные горы громоздились еще выше, а изумительная пагода, возведенная на Громовом холме за триста лет до Марко, постоянно притягивала взор. Эта парящая восьмиугольная башня 170 футов высотой, казалось, соединяла небо с землей.

Столь идиллическая обстановка служила превосходным обрамлением для женщин Кинсая. «Всякий, кто желает хорошо провести время с женщинами или со своими товарищами, берет лодку», –  отмечает Марко. Лодки же «всегда с красивыми сиденьями, и столами, и всякой мебелью, необходимой для пира». В его описании они напоминают изящные гондолы, скользившие по каналам Венеции, –  только больше и роскошнее. «Они крытые и плоские, на них стоят люди с шестами, которыми отталкиваются от дна (потому что глубина озера не более двух саженей) и направляют лодку, куда им приказано. Крыша разукрашена разными цветами и узорами, как и вся баржа; и по ней есть круглые окна, которые можно открывать и закрывать, так что те, кто в ней сидит, могут смотреть туда и сюда и радовать глаз разнообразием и красотой мест, куда их везут». В результате пассажиров охватывало радостное настроение, «ибо они ни о чем не думают и не заботятся, кроме телесного наслаждения и удовольствий совместной пирушки».

Идея массового отдыха была внове для Марко, как и для его будущих читателей, и он изображает целый город в силках наслаждений. «Подобные баржи видны на озере во всякое время, и в них люди, отправившиеся на праздник; потому что жители этого города,