высказывает сожаления о том, что помогал монголам пожинать плоды победы, хотя и дивится великолепию китайской культуры. Он оказался в числе других захватчиков, покоренных своими более утонченными и цивилизованными подданными.

Будничная жизнь Кинсая, хоть и перемежающаяся удовольствиями, оставляла мало времени для отдыха. Гигантский город пробуждался задолго до рассвета.

«В четыре или пять часов утра, –  как заметил один наблюдатель, –  когда прозвонят колокола в монастырях буддистов и даосов, монахи-отшельники спускаются с холмов и проходят по улицам города, стуча в железные гонги или в деревянные барабаны в форме рыбы, возвещая всем о рассвете. Они объявляют, какова погода: “Облачно”, “Дождь”, “Небо ясно”. В дождь, ветер, снег или в мороз они поступают так же. Они также объявляют, какие дворцовые приемы должны состояться в этот день, будь то великий, малый или обычный прием. Таким образом чиновники различных правительственных департаментов, вахтенные офицеры и солдаты, назначенные на сторожевую башню, узнают о своих обязанностях и спешат в свои конторы или на пост. Что же до монахов-глашатаев, они обходят город, собирая милостыню в первый и пятнадцатый день каждого месяца, а также в праздничные дни».

Такие сцены, хотя и в меньшем масштабе, были знакомы венецианцу.

Приемы у государя Факфура, пока монголы не вынудили его к изгнанию, начинались в шесть утра или даже раньше. В семь часов день уже был в разгаре, а стук барабанов, отдававшийся по всему городу, отмечал часы. Шум не прекращался: чиновники, открывая свои конторы, звонили в гонг или оглушительно стучали в деревянные погремушки. Всякий служащий, опоздавший или прогулявший службу, наказывался побоями.

Марко лишь мельком упоминает о печатных книгах и прочих письменных материалах, изобиловавших в Кинсае почти за двести лет до изобретения подвижного, или наборного, шрифта в Европе. В Кинсае использовали различные виды наборного шрифта: в том числе глиняный, деревянный и жестяной. В широком ходу были деревянные гравировальные доски [38], существовавшие в Китае уже более трехсот лет: чаще всего их использовали для печати буддийских сутр и других священных текстов. Поскольку каллиграфия была неотъемлемой частью китайского искусства и письма, а письменность Китая к тому времени содержала около семи тысяч иероглифов, наряду с книгами существовали рукописи.

Драма, как и поэзия, процветала и бытовала повсюду, словно вписанная рукой природы. Широко известное стихотворение, которое приписывают Дай Фугу, отображает горестные размышления автора о монгольской оккупации великолепного города.

С башни на гребне смотрю на бескрайние земли.

Мой дом в облаках над равниною горькой печали.

О, если бы горы закрыли мой взор, обращенный на север,

На наши просторы, где стали враги господами.

Другой поэт, Се Ао, оплакивает судьбу родного города в стихотворении «Посещая бывший императорский дворец в Кинсае (после монгольского завоевания)»:

Привратников, стражей лишились упавшие башни.

Подобно древним камням, поросли высокой травою,

Мне залы пустые душу опустошили.

Ласточки в окна забытых дворцов залетают порою,

Но в них тишина, не слышна болтовня попугаев

И крик петушиный.

Изобилие печатных материалов –  поэзии, священных текстов, календарей и руководств по сексуальному удовлетворению –  ускользнуло от внимательного взгляда Марко. Он дает беглый отчет о китайских диалектах, проводя аналогию с европейскими языками, но в то же время чувствует, что китайский остается для него чужим, несмотря на его высокий официальный пост в Кинсае. «Скажу вам, что жители этого города имеют собственный язык, –  пишет он. –  Хотя вся провинция Манги (Кинсай) держится одной речи и одной манеры письма, но язык разнится от местности к местности, как у мирян Ломбардии, Прованса, французов… но все-таки в провинции Манги люди одной местности могут понимать выражения соседней».

На рыночных площадях лавочники начинали дневную торговлю, раскладывая товар, чтобы приманить покупателей; базар оживал. Купцы расхваливали свой товар или стояли молча, как часовые на страже. На главной улице, называвшейся Императорской дорогой, в крошечных харчевнях подавали пряные блюда, такие как обжаренный рубец, душистые кусочки утиного или гусиного мяса и приготовленные на пару в темных тесных кухнях пирожки. Бойни, снабжавшие их мясом, работали с трех часов ночи. Толпа заполняла улицы, прицениваясь к товарам разносчиков, предлагавших горячие полотенца для лица и пилюли, возвращающие молодость.

К вечеру деловая жизнь Кинсая замирала, день близился к концу. Чиновники неспешно расходились по домам. Конец дня и начало вечера отводились чтению, литературным сочинениям (ставшим почти манией в этом рафинированном городе), игре в шахматы, катанию на лодках по Западному озеру и приятному общению с куртизанками и певичками. Увеселительные дома оставались открытыми до барабанов четвертой стражи до двух часов утра. Несколько мелких рынков и харчевен, где подавали лапшу, работали и ночью, когда Кинсай затихал, но продолжал бодрствовать. Ночные сторожа, неусыпно стерегущие город от двух зол, воров и пожаров, обходили улицы, хотя прогульщики среди них были столь обычным явлением, что список отсутствовавших назывался попросту: «Страдающие животом».

Марко не заметил того важного для понимания темпа городской жизни факта, что рабочая «неделя» в Кинсае длилась десять дней, за которым следовал всего один день отдыха. Городские чиновники вправе были провести с семьей один отпуск за три года. Его продолжительность варьировалась от двух недель до лунного месяца.

Единственный просвет в этом лихорадочном рабочем расписании появлялся, когда у чиновника умирали отец или мать. Согласно конфуцианским обычаям на траур отводились законные три года отпуска, посвящавшиеся исключительно личным увлечениям: каллиграфии, живописи и литературе, которые должны были склонить человека к размышлениям о глубокой перемене в его жизни и подготовить его к новому месту, согласно неумолимому закону природы.

Обычные работники не получали и такой передышки: они трудились без отдыха всю жизнь.

Праздники давали передышку от напряженного труда и семейных обязанностей. Самым крупным из них был Новый год. По лунному календарю он приходился на период от 15 января до 15 февраля, и празднование занимало добрый месяц. Снегопад в преддверии Нового года считался доброй приметой: те немногочисленные горожане, у которых находилось свободное время, лепили снежных львов на радость всем и верхом объезжали Западное озеро, любуясь живописными видами снега и льда. По всему городу готовили особые блюда из риса для угощения домашних божеств: праздничное пиршество завершали вареными красными бобами, которые давали даже домашним собакам и кошкам.

В торговой атмосфере Кинсая лавочники, особенно аптекари, старались и праздник обратить в прибыль. Они украшали лавки цветными флажками, изображениями героев китайского фольклора и истории и бумажными конями. Ради привлечения клиентов они раздавали маленькие талисманы-обереги, а между тем вездесущие разносчики сновали в