Нижняя часть паутины находилась в паре локтей над грязевой поверхностью. Пригнувшись, я скользнул под нею к лестнице.

Трухлявые ступени затрещали. Лестница вела к раскрытому люку, и я добрался до него первым. Отпрыгнул – Катя проскочила мимо, а я развернулся и со всей силы саданул тесаком.

Он врезался в перила и опустился дальше, пробивая ступени прямо перед толпой бюреров.

Ржавый клинок сломался вместе с досками; лестница не обвалилась, как я рассчитывал, но тварей задержало и это. Три карлика с пронзительным чириканьем полетели вниз, другие отпрянули, повалив бегущих следом. В моих руках осталась рукоять с коротким обломком клинка.

– Сюда! – крикнула Катя сверху.

Она присела на чердаке, подняв крышку люка, готовая захлопнуть ее, как только я окажусь рядом. Я нырнул в проем. Под лестницей появилась ведьма, приподнялась на кривых лапах, задрав голову, уставилась на меня темными глазами.

Катя рывком выпрямилась, закрывая люк, и тут гибкое чешуйчатое тело метнулось к нам.

Болотные бюреры ростом по пояс человеку, подвижные, безмозглые и полные злобы. Страха они не знают: слишком глупы, чтобы бояться. Прямо передо мной возникла вытянутая мордочка – зеленая пасть, узкие ноздри, змеиные глазки. Карлик прыгнул, лапы толкнули меня в грудь, и я повалился, растянувшись во весь рост возле люка. Крышка захлопнулась с оглушительным стуком, дощатый пол качнулся, со скошенного потолка посыпалась труха.

Я сильно ударился затылком. Бюрер упал мне на живот, задние лапы сжали бока, когти впились в кожу. Передними тварь вцепилась в волосы и припала к горлу, разинув пасть. Длинный тонкий язык выскользнул наружу – он напоминал покрытый слизью гибкий прут, увенчанный роговым острием.

Ухватив стоящее торчком жесткое ухо, я рванул что было сил, не позволяя языку коснуться шеи, и другой рукой вонзил в узкую спину обломок тесака. Клинок вошел с влажным чмоканьем, пробил позвоночник. Бюрер пронзительно зачирикал, язык дернулся, роговой кончик коснулся кадыка, стесав лоскут кожи. По шее потекла кровь; я провернул тесак в ране, погружая глубже, круша позвонки и хрящи.

Карлик квакнул, дернулся и сдох. Язык в разинутой пасти свернулся кольцом, будто пружинка, и тут же распрямился с едва слышным хрустом, превратившись в острую короткую спицу.

Над ухом громыхнуло. Я выдернул из мутанта обломок тесака, спихнув с себя легкое тело, сел, тут же вскочил и прыгнул на помощь Кате. Хорошо, что она не растерялась – пока я дрался с бюрером, успела опрокинуть на люк колченогий стол, а теперь пыталась подтащить тяжелый железный стеллаж.

Теплая кровь сочилась по шее и груди. Я сбросил со стеллажа шипастый шар с короткой цепью и навалился, толкая. В люк ударили, крышка приподнялась, в щель сунулся бюрер, но мы уже опрокинули стеллаж сверху. Он с грохотом упал, вдавив крышку в отверстие.

– Под стеной еще один! – Катя бросилась ко второму стеллажу, оглянулась. – Ранен?

Я лишь махнул рукой в ответ. Снизу доносилось чириканье, визг и цокот когтей по ступеням. Крышка содрогнулась, гора мебели на ней заскрипела, проседая.

Мы взгромоздили сверху второй стеллаж, обломки кресел, длинную лавку и окованный железом сундук. Теперь открыть люк снизу будет трудновато. Тяжело дыша, я отошел назад, окинул чердак взглядом. Одно окно в наклонном потолке, второе – в боковой стене, рухлядь по углам, над головой крепкие балки. В полу круглое отверстие, начало трубы с раструбом, оно забрано толстенной решеткой на огромном висячем замке. Проникнуть сюда мутантам будет нелегко, но мы взаперти, окружены, и пути к отступлению нет.

– Нужно оружие, – сказал я, шагнув к мертвому бюреру. Голова закружилась, ноги подогнулись, и я опустился на корточки.

– Что с тобой? – спросила Катя.

Я положил ладонь на раненую шею и сжал зубы так, что загудело в ушах.

– Очень их много, – сказал я. – Сразу несколько ведьм и столько бюреров… Совсем опасно стало на болотах. Хотя именно в этих я раньше вроде и не был. Наверное.

Присев рядом, рыжая взяла меня за плечо.

– Рана глубокая?

– Не знаю. – Я тяжело сглотнул. – Надо остановить кровь.

– Что ты делаешь? – воскликнула Катя.

Я взялся за торчащий из разинутой пасти язык и потянул, приподняв чешуйчатую голову. Действуя очень осторожно, чтобы ненароком не коснуться шершавого острия, сунул в пасть обломок тесака, ковырнул. Что-то чвякнуло, бюрер дернулся, будто на мгновение ожил, и срезанный у основания язык очутился в моей руке – твердый тонкий прут, заостренный на конце.

– Зачем это? – с омерзением спросила она.

Положив тесак на пол, я осмотрел добычу, наморщил лоб, вспоминая, щелкнул пальцами и пояснил:

– За языки чешуйчатых болотных бюреров скупщики пару сотен платят, ценная вещь. Их еще спицами называют. Наконечник стесывает кожу получше любой наждачки. – Я поднял язык, разглядывая на свет. – Если в увеличительное стекло глянешь, увидишь, что из кончика выходит иголка длиною с полмизинца, очень тонкая. Но крепкая. Говорят, можно еще сделать духовую трубку, зарядить спицей и…

– Наемник, у нас нет трубки.

– Ничего, все равно пригодится.

Снизу доносились скрип и плеск, но пока что никто не пытался проникнуть на чердак. Я сказал:

– Возьми тесак и у окна постой. Бюреры попробуют залезть оттуда.

– И ведьмы? – Она подняла ржавый обломок.

– Нет. Они очень сильные, но на суше неповоротливые, по стене не залезут.

– Зато одна плюнула в тебя.

– Сюда не доплюнут.

Катя встала у окна в стене, выглянула и сказала:

– Мне кажется, отсюда насыпь какая-то в тумане видна. Далеко. Может, это граница болота?

– Что-то слишком маленькое болото получается.

– Анчар так и говорил по радио, что оно небольшое.

– Это хорошо, конечно, – сказал я, подумав, – но один хрен мы сейчас отсюда вылезти никак не можем.

Я потрогал шею, замотанную рукавом рубахи. Горло ныло, сглатывать было больно. Оторвав от уже испорченной рубашки длинный узкий лоскут, я двумя пальцами аккуратно взял спицу и стал накручивать ткань на тупой конец.

– Что снаружи?

– Они со всех сторон, – откликнулась рыжая, высунув голову в окно. – Бюреры собрались толпой и чирикают, ведьмы ползают кругами… Алекс, ты с ними раньше сталкивался?

Иногда она называла меня Алексом, иногда наемником. Наверное, кличка (или это все же было мое имя?) шла в ход, когда отношение рыжей менялось на более приязненное, а «наемник» – когда она злилась, что случалось часто.

– Сталкивался, но с другими породами.

– Что это за твари? – спросила она растерянно. – Я не понимаю. Они как…