В ее сияющей улыбке нет и намека на обиду из-за того, что ее проигнорировали во время первого танца.

Хорошо. Надеюсь, она уже забыла. Я устремляю взгляд на лицо Эллиота, отмечаю его самообладание, улыбку. Он выглядит довольным, даже счастливым. Он так же выглядел, когда танцевал со мной? В тот момент мне казалось, что Эллиот ощущает нечто иное.

Я качаю головой и выскальзываю в коридор. После этой композиции наступит время ужина, так что, наверное, стоит в последний раз проверить обеденный стол.

Что-то привлекает мое внимание, тихий звук, доносящийся с одной из лестниц, ведущей в спальни наверху. Сначала меня окатывает волна паники. Если гость отправится на разведку и увидит состояние некоторых незанятых комнат… сплетни о тайной бережливости мистера Рочестера могли пагубно сказаться на мнении Имоджен о его богатстве.

Но следом за паникой я чувствую укол боли, потому что чем ближе подхожу к источнику звука, тем явнее становится, что это хныканье. Рыдания. Я крадучись поднимаюсь по лестнице, пока не замечаю крошечный силуэт, вырисовывающийся на фоне тусклого света, падающего из коридора наверху. Я подбираюсь еще ближе, фигурка поднимает голову, и я узнаю Мику. Почти бегом я преодолеваю оставшиеся ступеньки и сажусь рядом с ним, обнимая его за дрожащие плечи.

Меня переполняет чувство вины, когда он прижимается ко мне и его всхлипы становятся сильнее. Дети уже должны быть в кроватях. Может, музыка мешает ему уснуть? Или он расстроен из-за того, что не веселится? Всех обитателей пригласили как на танцы, так и на ужин, но почти все предпочли держаться особняком и отужинать на кухне, когда еда будет готова.

– Что случилось, Мика? – шепчу я.

– Моя мама, – выдавливает он сквозь слезы. – Я не могу вспомнить, как она выглядит. Совсем ее не помню.

Мое сердце замирает, когда я вспоминаю, что Чернобородый и Серая рассказали о бедных детях, брошенных своими матерями во время наложения проклятия. Я притягиваю его ближе, и он обнимает меня за талию.

– Мне так жаль. Но ты уже давно ее не видел, да?

– Но еще утром воспоминание было. У меня осталось только оно… от прошлого. А теперь его нет.

Я с трудом сглатываю, в горле внезапно пересыхает. Какова вероятность, что это проклятие в действии? Дети редко сохраняют свои ранние воспоминания, но от того, как он сокрушается из-за утраты, разбивается сердце.

Мика поднимает голову и смотрит на меня остекленевшими от слез глазами:

– Что произойдет, если проклятие не будет снято? Кем я стану, когда все мои воспоминания исчезнут? Я даже не вспомню, что у меня была мама. Не буду помнить тебя, или почему я в этом дурацком доме, или какой на вкус хлеб. Я вообще ничего не буду помнить!

Я успокаиваю его и поглаживаю по волосам, пока он не кладет голову мне на грудь. Лиф моего платья промокает от его слез, но мне все равно, ведь у меня по щекам тоже льются слезы, словно вторя его печали. Сердце разрывается от боли, пока я обнимаю и укачиваю мальчика. Он цепляется за меня, словно я последнее настоящее существо в мире. Когда он успокаивается и трет глаза, я предлагаю проводить его обратно в комнату. Он соглашается, и мы идем бок о бок, мрачные и молчаливые.

В это время в голове роятся ужасные мысли. Я уже обдумывала последствия проклятия, представляла, что произойдет, если его не снять – время нагонит Эллиота, Чернобородого, Серую и остальных членов стаи, и в результате их кожа в течение минуты сначала пожелтеет и сморщится, а затем съежится и отделится от костей. Однако, узнав, что дети будут избавлены от внезапной смерти, учитывая их юный возраст, я не волновалась из-за потенциальной потери памяти, потому что не придавала этому значения. Однако сейчас смотрю на все иначе.

Пока мы с Микой шагаем к его комнате, моя решимость крепнет, растет, становится ярче. Мы снимем это чертово проклятие. Если бы я могла приставить к горлу Имоджен нож и вынудить ее принести жертву, я бы так и сделала. Но так как жертва должна быть добровольной, план с ножом приходится отмести, но все же… Я поговорю с ней сегодня вечером, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Мика открывает дверь в свою комнату, являя большое пространство с четырьмя узкими кроватями. Меня поражают чистота и ухоженность комнаты, и я задаюсь вопросом, как она выглядела до того, как я вынудила жителей поместья взять на себя обязанности по уборке. Три кровати заняты маленькими тельцами, и тишину нарушает только их тихое, мягкое дыхание. Я наклоняюсь, чтобы посмотреть на Мику, и кладу руки ему на плечи.

– Все будет хорошо, Мика.

Его нижняя губа дрожит, и он обнимает меня за талию. Я глажу его по спине, пока он неохотно не отстраняется.

– Посидишь у моей кровати, пока я не засну?

Я знаю, что мне следует спуститься вниз и убедиться, что ужин прошел хорошо, но… сейчас это кажется более важным.

– Конечно.

На его лице застыла печаль, но он улыбается мне и забирается в свою кровать. Я укутываю его одеялом и устраиваюсь на полу, положив локти на его матрас. Пока я наблюдаю за тем, как мальчик засыпает, мое сердце наполняет нежное чувство. Я никогда не считала себя потенциальной матерью и не мечтала о радостях материнства – даже до того, как дала клятву не вступать в брак. Но пока слежу за тем, как поднимается и опускается грудь Мики, и слышу будто щенячий писк, издаваемый спящими детьми, я думаю, что понимаю, каково это – заботиться о ком-то маленьком и уязвимом. Пускай я знаю этих маленьких созданий меньше месяца, они уже завоевали мою любовь.

Один из детей шевелится и медленно переворачивается на бок, лицом ко мне. Маленькая девочка. На вид она на год или два младше Мики. В человеческих годах, по крайней мере. Она несколько раз моргает, глядя на меня, и я нежно улыбаюсь ей, надеясь, что мое присутствие ее не испугает. Затем она садится и сердито смотрит на меня.

Я медленно и осторожно устремляюсь к ней.

– Я не хотела тебя пугать, – шепчу я. – Мике не спалось, вот я и составила ему компанию, чтобы он мог заснуть.

Она склоняет голову набок, затем легко кивает и начинает ложиться обратно. Как и в случае с Микой, я укутываю ее одеялом.

– Король это уже делал, – сообщает она медленно и сонно.

– О. – Сердце в груди пропускает удар. – И… часто?

– Каждую ночь. Хотя, думаю,