бы я преуспел, мне не стало бы лучше. В городе были тысячи крошечных человечков, из долины невозможно было выбраться незамеченным, и я не имел ни малейшего представления, куда ведет подземный ход. Попытка к бегству означала верную смерть, и все еще оставался слабый шанс, смутная надежда, что меня все же пощадят и просто депортируют. Итак, пригнув голову и ссутулив плечи, я прокладывал свой путь по туннелю в мерцающем свете пылающего факела.

Путь, который, казалось, тянулся много миль, заставил меня думать, что вход находится за пределами долины и что меня ведут к свободе, когда впереди показался проблеск света, пол пошел вверх, и мгновение спустя я оказался на открытом воздухе.

На мгновение мои глаза были ослеплены светом после темноты прохода, и я не мог понять, где я нахожусь. Я думал, что сейчас вечер, но мой первый взгляд сказал мне, что было раннее утро, и я понял, что ночь прошла и наступил другой день. Затем, когда я огляделся по сторонам и до меня дошло, где я нахожусь, меня охватила дрожь ужаса, холод смертельного страха. Я был на вершине пирамиды. Жертвенный алтарь находился в трех шагах. Рядом с ним стоял дьявольский священник и его помощники, а на зеленой равнине собрались орды людей с обращенными ко мне лицами. Меня собирались принести в жертву, крепко привязать к окровавленному ужасному камню, вырвать бьющееся сердце из моего живого тела!

Все что угодно было предпочтительнее этого, и внезапным прыжком я попытался добраться до края алтаря и броситься на верную смерть. Но безрезультатно. Двое гномов крепко держали меня за веревку, которая связывала мои запястья, и меня дернуло назад так, что я тяжело упал на камни. Прежде чем я смог подняться, четверо помощников священника бросились вперед и, схватив меня за ноги и плечи, подняли и бросили на вонючий жертвенный камень. Я был беспомощен, и мгновенно мои лодыжки были крепко привязаны к металлическим скобам, путы на запястьях были разорваны, мои руки были разведены в стороны и надежно привязаны к другим скобам, каменный ошейник был надет на мою шею, заставляя мою голову далеко запрокинуться, и я был готов к тому, что злобный священник нанесет свой удар. Подойдя вплотную к алтарю, он вытащил сверкающий обсидиановый нож – и даже в моем ужасном положении я отметил это и понял, что он строго придерживался обычаев ацтеков – и, подняв руки, он начал завывающую, леденящую кровь песнь. Из тысяч глоток внизу донесся скандирующий хор, поднимающийся и опускающийся, как огромная волна звука. Как долго, интересно, это будет продолжаться? Сколько еще нужно терпеть эту агонию, эту пытку неизвестностью? Почему он не вонзит свой каменный кинжал мне в грудь и не покончит с этим?

И затем из какой-то спящей клетки моего мозга пришел ответ. Меня должны были принести в жертву богу солнца, и я вспомнил, что, согласно религии ацтеков, удар нельзя наносить, пока восходящее солнце не осветит грудь жертвы над сердцем своими лучами. Священник ждал этого момента. Он откладывал, пока солнце, все еще находящееся за краем кратера, не прольет на меня свои первые лучи.

Сколько времени это займет? Сколько минут должно пройти, прежде чем роковой перст света укажет на мое сердце? С огромным усилием я слегка повернул голову на восток. Над скалистым горным краем вспыхнул свет. Даже когда я смотрел с болью в глазах, золотой луч пронесся через долину и ослепительно сверкнул мне в лицо. Теперь это было делом нескольких секунд. Священник поднял свой нож вверх. Пение толпы прекратилось, и над городом и долиной воцарилась зловещая, ужасная тишина. На жертвенном ноже ярко сверкало солнце, превращая стеклообразный камень в полированное золото. Свободной рукой священник разорвал мою рубашку и обнажил грудь. Я чувствовал, что пришел конец. Я закрыл глаза. И затем, в тот самый момент, когда нож был готов опуститься, я уловил звук слабый и далекий, похожий на жужжание гигантской пчелы. Звук определялся безошибочно, не похожий ни на что другое в мире – выхлоп двигателей самолета!

И не только мои напряженные уши услышали эту ноту. По лицу священника скользнуло выражение смертельного страха. Занесенный нож медленно опустился. Он, дрожа, повернулся к западу, и из ожидающей внизу толпы вырвался могучий вздох ужаса.

В моей груди зародилась новая надежда. Это был Хейзен? Он должен был прибыть только на следующий день, и это мог быть всего лишь какой-нибудь армейский самолет, который пролетит далеко в стороне от долины. Нет, звук усиливался, самолет приближался. Но даже если бы это был Хейзен, помогло бы это мне? Увидит ли он мое положение и спустится или пролетит слишком высоко над городом, чтобы заметить, что происходит? На какое-то время моя жизнь была спасена. Страх перед этой гигантской, ревущей птицей помешал жертвоприношению. Священник испугался, что совершил ошибку, что я, возможно, был богом, что с неба на него и его людей обрушится месть за мою казнь. Но если самолет пролетит мимо? Или его страх перед этим будет больше, чем страх бросить вызов богу солнца, потерпев неудачу в жертвоприношении?

Теперь рев мотора раздался прямо над головой, и в следующий момент я мельком увидел самолет, мчащийся по голубому утреннему небу. Затем он исчез. Выхлоп становился все слабее и слабее. Вся надежда была потеряна. Кто бы это ни был, он улетел, не подозревая об ужасной участи своего собрата на этой залитой солнцем пирамиде.

И теперь священник снова возвышался надо мной. Он снова занес свой нож. Я чувствовал, как теплое солнце согревает мое горло и плечи. Я чувствовал, как оно медленно, но верно ползет вниз. Нож дрожал в нетерпеливой руке священника, я видел, как его мышцы напряглись для удара, я уловил мрачную улыбку, промелькнувшую на его лице, когда он готовился нанести удар.

Еще мгновение, и мое трепещущее сердце было бы выставлено на всеобщее обозрение.

Но удар так и не был нанесен. С оглушительным ревом, заглушившим могучий крик ужаса, вырвавшийся у людей, самолет, как орел, спикировал с неба и рассек воздух в сотне футов от алтаря. С булькающим криком священник бросился лицом вниз, и его нож упал на камни со звоном разбитого стекла.

Это был Хейзен? Увидит ли он меня? Сядет ли он? Был ли я спасен?

Ответом был оглушительный, обезумевший от страха крик снизу, свистящее жужжание, похожее на порыв ветра, и темная тень, пронесшаяся надо мной.

И тогда мои перенапряженные чувства, мои измотанные нервы больше не выдержали, и все