Но Воронин все тянул с окончательным решением, и было заметно, что при этом он сильно нервничал. Нам его волнение было вполне понятно. Вероятно, крайне трудно объяснить находящимся за многие тысячи километров начальникам, зачем необходимо перемещаться еще куда-то, если основная задача и так успешно выполняется. Тут ведь, как всегда, действуют чисто военные «глубинные» заморочки. Каждый вышестоящий начальник в глубине души отчаянно боится, как бы подчиненный не испортил своим излишним рвением уже устоявшуюся ситуацию. Конечно, очень хорошо, если подчиненный обещает принести в клюве более жирную утку, но вдруг он ошибается и упустит уже имеющегося в наличии цыпленка? Тяжкие раздумья на этот счет постоянно обуревают начальственные головы, умудренные горьким опытом собственных ошибок и проколов. Наверное, по вечерам просматривает полковник Карелов присланные нами отчеты и сводки и думает, думает, думает. Интересно бы знать, о чем. Но сейчас-то ясно — о последней воронинской инициативе, о чем же еще? Полковник наш в радиотехнике, к сожалению, не слишком силен, и втолковать ему, отчего наш второй передатчик не может здесь обеспечивать возникшие потребности, довольно проблематично. Но ничего, будем ждать его отеческого благословляющего кивка, ибо надежда умирает последней.

М-да. Ждать-то ждать, легко сказать. Представьте себе состояние молодых парней, укладывающихся каждый вечер спать под тонкой, брезентовой крышей. Вот гаснет керосиновая лампа, и после недолгого ежевечернего трепа их обступает непроницаемая мгла. Всякие странные вещи начинают проступать из мрака кромешной, южной темени, всякое начинает им мерещиться. Тонкий писк комара может легко интерпретироваться в пролет высотного разведчика, или, Господи, спаси, тяжелого бомбардировщика! Вот он ловит нас на прицел, вот раскрываются его бомбовые люки и…

К счастью, подобные мрачные мысли недолго занимают наши измученные за день головы. Возможность хоть не надолго отключиться, обычно используется нашими организмами на сто процентов. Не проходит и пяти минут, как все мы уже беспробудно спим.

* * *

Все! Отъезд! Отъезд!!! Сваливаем наконец! Поступил приказ собираться и срочно грузиться. Мы настолько засиделись, что уже с трудом вспоминаем, что куда класть и как все крепить. Хорошо, что за время союзнических отношений с зенитчиками позаимствовали у них несколько ящиков из-под расстрелянных снарядов. Их мы вначале приспособили под сиденья и тумбочки, но тут они нам очень пригодились и по своему прямому назначению. Все бытовые мелочи ссыпаем туда без разбора, а крупные или особо деликатные предметы предварительно заворачиваем в циновки или, если позволяют условия, прямо в пальмовые листья. Одну палатку держим на всякий случай неубранной. Вдруг дождь очередной или еще что, так мы в ней и спрячемся. Но сегодня довольно сухо и мало того, даже жарко. К двенадцати все готово, сидим, как говорится, на чемоданах. Но капитана все нет. Как ушел утром до завтрака, так до сих пор не видно. Но вот на тропинке (Бог ты мой, уже и тропинку протоптали!) показалась знакомая фигура. Не торопится и что-то несет. Тяжелое. На всякий случай, со всех ног бегу ему навстречу.

— Разрешите вам помочь, товарищ капитан?

Он останавливается и с видимым облегчением протягивает мне туго набитый вещмешок.

— Гостинцев нам на батарейной кухне отсыпали, — поясняет он, — на сутки, пожалуй, хватит.

Взваливаю мешок на спину и с удовольствием отмечаю про себя, что такого солидного количества харчей нам хватит и на три дня.

— Далеко ли едем? — интересуюсь я, стараясь не отстать от него. (Интересно бы знать, как он мне ответит сейчас?)

— Километров примерно на четыреста, — сухо отвечает Воронин, нервно стряхивая с плеча свалившегося с ветки хамелеона.

— Прямо сейчас и двинемся? — не отстаю я.

— Да вот я думаю… и наверное, Да.

Подходим к разоренному лагерю, и Воронин внезапно останавливается, уперев руки в кузов «радийной» машины.

— Чай готов? — спрашивает он у словно вынырнувшего из «туалетных» кустов Камо.

— Так точно, — рапортует тот, — целых два термоса накипятил.

Капитан одобрительно кивает и, похлопывая ладонью по обшарпанному осколками кузову, в задумчивости обходит вокруг машины. Затем останавливается и круто поворачивается к нам.

— Отъезд назначаю через час, — громогласно объявляет он. — Замаскировать машины для движения и еще раз проверить территорию. Собрать и закопать все до мелочей. Не будем выставлять себя неряшливыми свиньями. Ответственным за уборку территории назначается Камков, а за маскировку все остальные. Разойдись!

Через пятьдесят пять минут два огромных, фривольно поматывающих свисающими лианами «куста» неторопливо покидают успевшую нам изрядно надоесть и к тому же крепко изуродованную рощу. Небольшими бросками, преодолевая кряду не более двух-трех километров, двигаемся на юг, в направлении государственной границы Северного Вьетнама. Эту практику передвижения при дневном свете нам тоже подсказали на батарее. Самое последнее дело — открыто ездить при свете дня по дорогам воюющей страны. Особенно тогда, когда в небе господствует авиация противника. И поэтому наша зенитка движется теперь не на прицепе, а прямо в кузове хозяйственной машины. В креслах наводчиков устроились Щербаков и Преснухин, а я считаюсь за впередсмотрящего. Проделав очередной бросок, мы спешно подруливаем к какой-нибудь растительности, желательно более кустистой, нежели наша маскировка и глушим моторы. Тишина!!! Вслушиваемся все. Если никаких подозрительных звуков с небес не несется, я машу носовым платком Басюре, который, высунувшись из окна, внимательно наблюдает за моими действиями. Понятно, что при таком способе движения мы успеваем проехать до вечера не более ста километров. Пора бы и на ночлег, но грузовик с капитаном упрямо едет вперед. Наконец Стулов, ведущий вторую машину, не выдерживает и прерывистыми гудками дает ему понять, что неплохо бы и остановиться. Он выходит, и между офицерами происходит коротенький разговор. Мы с напряжением ждем команды на выгрузку, но по окончании переговоров движение возобновляется.

— Доедем до деревни Бын-Хао, — объясняет старший лейтенант, протирая слезящиеся от пыли глаза, — там и переночуем. Михаил Андреевич сказал, что нас там будут ждать.

Уже во мраке глухой ночи утыкаемся в большую колонну дорожных рабочих, идущих, как я понял, на ночную смену. Воронин старается с ними объясниться, но те только непонимающе разводят руками и отрицательно качают головами, давая понять, что в русско-английском наречии разбираются слабо. Приходится опять вступать в действие Ивану. Тот вылезает из кабины, представительно одергивают гимнастерку, и задает вопрос уже по-французски. Сразу находятся три или четыре собеседника, которые объясняют нам, что Бын-Хао находится сбоку от основной дороги и что мост, ведущий туда, утром разбит американскими бомбами вдребезги.

— Спроси их, где можно остановиться на ночлег, — просит Басюру капитан. Тот переводит.

Рабочие отвечают вразнобой, и разговор вскоре превращается в гвалт.