Что же касается самого праздника, то вспоминается он довольно смутно. Кто-то, что-то говорил с трибуны, а все остальные либо сидели тихо, как мыши, либо дружно молотили в ладоши. В завершение официальной части случилось то, чего я больше всего опасался: устроители торжеств все-таки вытащили на сцену нас с Федором, так сказать на всеобщее обозрение. И мы, как два последних идиота, долго скалились натянутыми улыбками, вскидывали плохо отмытые руки и приветственно раскланивались. В общем, вели себя как пара провинциальных актеров, случайно оказавшихся в столичном театре. Помнится, нам даже дарили какие-то сувениры, которые потом некуда было пристроить, а несколько невесть откуда возникших малышей хором спели нам жалостливую песенку. Мы готовы были провалиться сквозь землю, но этому чрезвычайно препятствовал помост, сделанный из на диво прочных досок. Спас нас от полного конфуза только главный распорядитель праздника, пригласивший всех присутствовавших на фуршет. От пережитого смущения мы вылетели из переполненного помещения едва ли не первыми. Но и под навесом, где стояли столы, нам не было прохода от желающих пожать наши руки и чего-то пожелать… Интересно было бы в самом деле выяснить, что нам тогда желали? Надеюсь, что не дальнейших успехов в боевой и политической подготовке. В разгар торжеств со стороны моста появились Щербаков с Басюрой, тоже нарядившиеся в свежеотстиранные гимнастерки. Они растерянно ищут нас глазами, а найдя, облегченно вздыхают и подходят ближе.

— Нам протянули полевой телефон, — сообщает Анатолий, перекрикивая противно бубнящую музыку. — Вскоре после того, как вы ушли, заявился телефонист и поставил аппарат. И кто-то вскоре позвонил и от имени Воронина пригласил всех нас перебраться через мост.

— А Камо где же? — озираюсь я по сторонам.

— Лагерь охраняет, — презрительно роняет Щербаков, — как провинившийся. Я ему пулемет выдал под расписку, он с ним и сторожит.

— Тогда угощайтесь, — щедро развожу я руками. — Особенно рекомендую попробовать вон те булки. Они с начинкой, очень даже вкусные.

Примерно через час все расходятся кто куда и нас тоже препровождают в специально установленные палатки. Там все приготовлено для культурного отдыха. Две заправленные койки (самые настоящие, с матрасами), низенький столик, две керосиновые лампы. На столе термос с чаем, конфеты (типа раковая шейка), орешки и даже ваза (!) с цветами. Передвигаем столик на середину, располагаемся вчетвером на койках и принимаемся за чаепитие. Неожиданно снаружи слышится шум автомобильного мотора, но мы не обращаем на него ни малейшего внимания, продолжая предаваться столь редкой праздности в столь культурной обстановке. Но оказывается, что появление машины имеет к нам самое непосредственное отношение.

Вскоре в любезно предоставленной нам палатке появляется посыльный и, сильно коверкая звучание слов, несколько раз с трудом выговаривает, видимо, только что выученное «Пожалуйста, проходите». При этом он активно жестикулирует, недвусмысленно приглашая нас выйти наружу. Выходим. Метрах примерно в пятидесяти от нашей палатки стоит старенький ГАЗ-51, с которого несколько солдат с веселым гомоном сгружают обломки сбитого самолета. Подходим ближе. Прямо на наших глазах из кузова вывалили пилотское кресло того летчика, который не успел покинуть неуправляемый самолет перед падением. Залитый ржавой кровью летчик так и остался сидеть в нем, пристегнутый страховочными ремнями. Вьетнамцы оживленно гомонят, всячески показывая жестами, что право первым пограбить труп поверженного врага принадлежит именно нам. Мы, что вполне естественно, колеблемся.

— Да чего там, — наконец решается Щербаков, — посмотрим, что там у него припрятано.

Он присаживается возле кресла на корточки и решительно расстегивает один из нагрудных карманов погибшего. Видно, что это ему неприятно и он преодолевает отвращение. Скорее всего, именно любопытство, а не что-либо еще заставляет его поступать именно таким образом. Анатолий аккуратно, стараясь не испачкаться, вынимает какие-то документы в коленкоровых переплетах, и я вижу, что на одном из них оттиснуто изображение белого орла. Затем нашим взорам предстают две или три цветные фотокарточки и свернутый пополам небрежно разорванный по краю почтовый конверт. Вскоре набирается целая горка трофеев, вынутых из карманов убитого и из полостей изрядно покореженного кресла. Револьвер с запасным зарядным барабаном, стальная расческа, два носовых платка, перочинный нож с перламутровой рукояткой, портмоне и прочие бытовые мелочи. Вскоре с кузова сбрасывают и труп второго пилота. Тот тоже сильно изуродован и даже частично обгорел. Скорее всего, его вытащили из джунглей только для отчетности, ибо взять с него было практически нечего. В последнюю очередь на землю спускают прилично сохранившийся кусок крыла, картинно пробитого навылет рядом с большой белой звездой. Зажигается переносной прожектор, появляется чей-то немудреный фотоаппарат, и все начинают фотографироваться рядом с обломком. Зовут и нас, но мы всячески показываем, что не можем этого сделать. Откуда-то из темноты подходит капитан. По его лицу видно, что он тоже страшно устал и еле держится на ногах.

— Что за суматоха? — спрашивает он, широко зевая.

— Обломки привезли, — отвечаю я за всех. — Мы тут даже кое-какие документы изъяли. А из пилотов никто не уцелел.

— До-оку-ументы, — снова зевает спящий на ходу Воронин. — Ну, хорошо, пойдем посмотрим, что вы там накопали.

Собрав трофеи в охапку, несем их в офицерскую палатку. Картина перед нами предстает знакомая и по-российски безалаберная. Стол завален объедками еды и грязными тарелками. Две пустые бутылки из-под спиртного стоят в углу. На заправленной койке развалился Стулов, подвесив раненую ногу на специальную ременную петлю.

— Кушать хотите? — рассеяно спрашивает он, явно пребывая в блаженном состоянии легкого подпития.

— Нет, — дружно мотаем мы головами.

— Приказываю не возражать! — решительно отметает он все наши возражения. — Сегодня отличились. Надо это дело отметить, как положено. Как-никак первый серьезный бой выдержали. И выдержали совсем не плохо. Правда, Михаил Андреевич?

Капитан рассеянно кивает. Только тут я замечаю, что и он тоже «хорош». Лицо у него розовое от излишне принятого ликера «Рон Тхап» и цветом своим смахивает на помятый маринованный помидор. Сняв панамы, присаживаемся на скамью. Дружно берем по два красиво вырезанных пальмовых листа (здесь они заменяют тарелки) и принимаемся накладывать себе еду. В принципе мы уже слегка перекусили, но удовольствие покушать вместе с офицерами вполне заменяет отсутствие аппетита.

Кстати, поговорим немного о пище насущной. Общеизвестная пословица гласит, что солдат не хочет кушать только во время сна. Во Вьетнаме мы познали ее в полной мере. Столкнувшись с отсутствием централизованного снабжения, наша команда быстренько получила предметный урок выживания в негостеприимных джунглях. Какое-то время элементарно поголодав, мы быстренько смекнули, что до хорошего эта диета нас не доведет, и активно принялись изучать местную флору и фауну, с точки зрения ее съедобности. Научились находить и готовить побеги бамбука, выискивать любимые змеями норы и вытаскивать их оттуда с помощью проволоки и длинной палки. Вы, наверное, думаете, что выражение «змеиный супчик» придумал один из записных юмористов времен перестройки и нового мышления? Спешу вас разочаровать, это выражение привезли из Вьетнама наши военные. Следом за змеями в котелок последовали ящерицы, батат, корни лопухов, странные стручки с черными фасолинами и многое, многое другое. Нельзя сказать, что такая, с позволения сказать, пища шла нам на пользу. По большей части она годилась лишь для временного обмана наших вечно голодных желудков. Но если говорить честно, в то время мы были рады и этому.